Изгнанник
Шрифт:
Он отшатнулся, он хотел было идти назад, но ноги его не послушались, будто какая-то сила приковала его к месту… и тихо прошептал он:
— Наташаа
Она подняла голову, едва слышный стон вырвался из груди ее. Но и она не шевельнулась. У него туманилась голова, он ничего не понимал, ничего не соображал, он кинулся к ней, схватил ее руки и упал перед нею на колени.
— Наташа!!! — шептал он, и все его муки, и весь ужас, вся тоска долгих, невыносимых дней слышались в его голосе. — Наташа, что же ты не бежишь от меня?! Зачем не бежишь?.. Ведь ты меня боишься…
Он все крепче сжимал ее руки и глядел на нее с выражением ужаса и обожания. Она не отнимала от него рук своих. Крупные слезы одна за другою скатывались по ее бледным щекам.
— Мне некуда бежать от тебя!.. — наконец прошептали ее помертвелые губы.
Еще один миг — и все закружилось у них перед глазами, и, сами не зная как, они очутились в объятиях друг у друга. Их слезы смешались, смешались их безумные, жаркие поцелуи…
Но это был только миг.
— Боже мой! — крикнула Наташа, отрываясь от него и закрывая лицо руками.
Он поднялся бледный и страшный, глаза его так и горели в полумраке. И превыше всех мук и ужаса, превыше внезапного сознания, что и этот миг прошел и никогда уже не вернется больше, в нем горело и всего его наполняло, потрясая своей могучею силою, то великое, никогда еще неизведанное им блаженство, о котором грезил он всю жизнь, которого тщетно искал, которое стало, наконец, представляться ему несуществующим в земной жизни.
— Прости! — прошептал он, найдя в себе внезапную решимость уйти. — Прости… завтра же я уеду…
Как безумный выбежал он из беседки.
ХХIХ. ОТЕЦ
— Загорелось! Вот ведь характер! Выдумает что-нибудь — так вынь да положь! — с большой досадой говорил Сергей, узнав от Мари, что брат уезжает.
— И ведь он сам вчера сказал: «Через несколько дней поеду», а тут вдруг сегодня! И где он теперь?.. Этак нельзя, я пойду, поговорю, он должен остаться, что за вздор такой в самом деле? Где он?
— С утра еще заперся в своем кабинете, — ответила Мари, — да оставь ты его, не трогай, ведь ты знаешь, на него иногда находит такое… вот и теперь нашло… Говоришь с ним, а он даже и не отвечает… Нет, право, пусть уж лучше едет…
— Когда же?
— Велел уложить вещи и приготовить лошадей сейчас после обеда. Ночевать хочет в городе, а завтра чуть свет в дорогу…
Сергей пожал плечами и ушел.
Он сам был в дурном настроении духа. Наташа его напугала. Она почти не спала всю ночь, и он несколько раз, просыпаясь, слышал, что она плачет. Утром она объявила, что больна, и не вышла из спальни. Он сказал ей, что сейчас же сам поедет в город за доктором, но она просила его не делать этого и просила так решительно, что он не смел ослушаться. Он хотел было остаться с нею, но она сказала ему:
— Уходи, уходи, мне ничего не надо, я прошу только оставить меня одну! Все пройдет… пожалуйста, оставь меня… и никому, слышишь ли, не говори, что я нездорова, я выйду к завтраку…
Он невольно задумался. Как ни был он беспечен и легкомыслен, все же перемена, происшедшая в Наташе
Неужели это я наделал своим дурацким признанием?
И, может быть, в первый раз в жизни он раскаивался в том, что сделал.
Ему хотелось забыться, и он решился совершить большую прогулку пешком, до усталости, что часто помогало ему в затруднительные минуты. Он крикнул Гектора, своего любимого сеттера, и вышел с ним из дома.
«Кстати, наведаюсь в Знаменское, — думал он, — посмотрю, что там делается».
Он пошел лесной опушкой, избегая пыльной дороги. У поворота из леса к Знаменскому он издали заметил пыльный городской тарантас, запряженный парою уставших потных лошадей.
«Чудеса! — подумал он, остановясь. — Кому это ехать по знаменской дороге в Горбатовское?»
Он вгляделся, но за пылью ничего не мог разглядеть.
«Э, да черт его возьми! Какое мне дело», — решил он, свистнул Гектора и пошел дальше…
Между тем тарантас приближался к Горбатовскому и уже был в виду самой усадьбы, когда сидевший в нем человек крикнул извозчику:
— Стой!
Лошади остановились. Из тарантаса не без труда вышел щегольски одетый, но как-то по-иностранному, старик и на ломаном русском языке объяснил извозчику, чтобы он подождал его тут в тени у ручья, что самое большее через час он вернется и поедет обратно.
Извозчик почесал в голове и покачал головою.
— Эх, барин, барин, — сказал он, — уж как это мы будем вертаться — я и не знаю! Лошадей больно запарили… Час времени — много ли, не отдохнут в час времени!..
Барин вслушался и сердитым голосом сказал:
— А я ж тебя и нанимал так, чтобы назад до города.
— Да нанимать вы изволили в Знаменское, а не в Горбатовское.
— А ты бы мне сказал, что Знаменское сгорело.
— Чего мне говорить, подряжают в Знаменское — я и везу.
Старик совсем рассердился.
— Кацап, глупый кацап, — крикнул он, — два карбованца прибавлю тебе и ты молчать, жди меня здесь!
Он направился к дому, сильно опираясь на щегольскую трость и несколько волоча правую ногу. Теперь, при ярком солнечном освещении, видно было, что жизнь, да вдобавок еще и не спокойная, а бурная положила свой отпечаток на лицо этого человека. Он не только был стар, но и дрябл, все лицо его было в морщинах, под глазами образовались мешки.
Но все же на этом старом и дряблом лице сохранились еще кое-какие следы прежней красоты. Черные как уголь глаза его еще вспыхивали. Вся его фигура, его обдуманный костюм изобличали в нем человека хорошего общества, и при том, видимо, он до сих пор занимался собою. Он и теперь вдруг остановился, вынул из кармана складной гребешок и бережно расчесал им свои длинные седые усы, потом тонким батистовым платком обмахнул пыль со своего пальто и пошел дальше.
Подойдя почти к самому дому, он стал пристально его оглядывать, потом отошел несколько, видимо, поджидая, не выйдет ли кто-нибудь. Заметив вышедшего и остановившегося у ворот человека, он направился к нему и еще издали замахал ему рукою.