Изгои. Часть вторая
Шрифт:
— Учил. Но тут я не могу совладать со своими чувствами. От чего и страдаю.
Снова повисло молчание, которое никто не решался нарушить. Наконец не выдержал Кабан:
— Отец Иоанн, а может, нас сюда сам Бог забросил?
— У меня были мысли об этом, — кивнул священник.
— И вы считаете, что такое возможно?
— Вполне.
— Но на сто процентов не уверены?
— Как можно в таком быть уверенным, да еще и на сто процентов?!
— Но вы же священник и должны знать.
— Вы заблуждаетесь,
— Ну хорошо, мы не знаем точно, но предполагать и размышлять же мы можем. И если мы здесь находимся по божьему повелению, то какие у него могут быть планы насчет нас?
— А что если он так шутит? —выдвинул версию Луцык. И реагируя на изумленные взгляды, пояснил: — У Господа же может быть чувство юмора. Иначе как бы он терпел все происходящее в мире, который, между прочим, он создал.
— Господь тот еще затейник, — многозначительно проговорил служитель культа.
Репетиция продолжилась.
Отец Иоанн не только хорошо играл на гитаре, но и недурно разбирался в законах композиции. И когда в некоторых песнях что-то не получалось, именно его идеи и предложения позволяли исправить положение дел.
— А давайте я в перерывах между песнями буду читать стихи, — предложила Джей.
— Хорошая мысль, любое выступление должно нести образовательную функцию, — оценил священник. — А чьи?
— Маяковского, конечно! Коммуна носит его имя, так что будет очень даже кстати. А еще это мой любимый поэт.
И Джей, не удержавшись, продекламировала:
— Мрачные до черного вышли люди,
тяжко и чинно выстроились в городе,
будто сейчас набираться будет
хмурых монахов черный орден.
— Жуть какая, — непроизвольно вырвалось у отца Иоанна.
— Стихотворение называется «Чудовищные похороны», одно из самых моих любимых, — сказала Джей.
— Дочь моя, лучше бы прочесть что-нибудь повеселее, все-таки праздник, а не похороны.
— Можно и повеселее, он много написал, на все случаи жизни.
Тем временем уже наступил вечер, и отец Иоанн, сославшись на важные дела, удалился.
— Какая романтичная история, — с неожиданной мечтательностью проговорила Джей.
— Ты про двух братьев и мертвую девочку? — уточнил Луцык и, получив утвердительный кивок, продолжил: — А, по-моему, она совсем не романтичная, а наоборот. Сюжет для ужастика. Тут можно шикарную историю придумать, а потом и фильм снять… Два пацана случайно убивают свою подружку. Они напуганы, они не хотят провести лучшие годы в тюрьме. И решают обставить произошедшее как несчастный случай, взяв друг с друга клятву никому никогда не рассказывать, как все было на самом деле. Но спустя годы им начинает являться призрак девочки…
— Вечно ты все опошлишь! — надула
— Где ты тут видишь пошлость? Клевая выйдет вещь, в духе Питера Страуба. Трушная готика. Вроде «Принцессы из озера».
— Не читала такого романа у Страуба.
— Это мой первый роман. Я же тебе дарил книгу с автографом, и ты ее очень хвалила.
— А-а-а…
Луцык прищурился.
— Выходит ты ее не читала?
— Прости, — шепнула Джей.
— А зачем призрак их преследует? — заинтересовался Кабан. — Чтобы отомстить?
Луцык торжествующе поднял вверх указательный палец:
— А вот и нет! Чтобы заставить их сознаться в содеянном!
— А почему через годы?
— А потому, что врата из мира духов в мир живых открываются только раз… раз в 50 лет!
— Притянуто за уши.
— Зато все всем понятно.
— Я бы все-таки проработал эту деталь.
— Ну не все сразу, дружище, это только наметки и общие контуры. Подумаю, конечно.
Тут на пороге появился еще один гость. Диссидент и возмутитель спокойствия Кац. Одет он был по-прежнему в старую телогрейку и грязные кальсоны. А на носу поблескивали очки с перемотанными синей изолентой дужками.
— Вечер в хату! — небрежно бросил визитер.
— Откуда у вас этот жаргон? — поморщился Луцык. — Вы же интеллигентный человек.
— Провел несколько лет в брежневских застенках. За убеждения сидел! — не без гордости заявил Кац.
— А сюда зачем пришли?
— Да просто мимо шел и решил посмотреть, чем вы тут заняты.
— Мы тут репетируем к завтрашнему концерту. Но это не для посторонних глаз, знаете ли.
— А ведь в СССР рок-музыканты тоже были диссидентами, как и я. Были да сплыли! Продались новой власти с потрохами, трубадуры хреновы!
— Послушайте…
— Лев Моисеевич.
— Лев Моисеевич, валите отсюда быстро! Не мешайте творческому процессу!
— Ай-ай-ай, такой молодой, а уже антисемит.
Луцык от такого определения почему-то смутился:
— Я не антисемит.
Обвинитель хитро прищурился:
— А кого вы поддерживаете в арабо-палестинском конфликте?
— Ээээ… Я за все хорошее.
— Стыдно не знать истории своего народа, — вздохнул Кац.
— Какого своего?
— А вы разве не еврей?
— Я русский.
— Странно, а так не скажешь, у вас очень умное лицо.
— Что вам здесь нужно?! — не выдержав, вскрикнула Джей.
— Я хочу поставить пьесу, — важно сказал Кац.
— Чего? Какую еще пьесу?
— Мою. Этой пьесой я хочу рассказать о здешнем юдофобском режиме и гонениях, которым подвергается карфагенская интеллигенция и диссиденты.
— И что же?
— Я думаю представить ее в день рождения коммуны.
— А мы тут при чем?
— Мне нужен аккомпанемент. Поможете?