Изгои. Роман о беглых олигархах
Шрифт:
– Ну, попробуй.
– Ты больше никогда меня не ударишь.
Феликс размахнулся, и Вика, зажмурив глаза, закричала от ужаса. Он отдернул руку и рассмеялся издевательским смехом опереточного злодея:
– Условия мне ставить не надо. Я хозяин, ты на меня работаешь. Работаешь хорошо – и у тебя все хорошо, плохо – не обессудь. Я дам тебе один совет: забудь о том, что было в прошлом. Перестань надеяться, и станет тебе легко, как бабочке с английской лужайки. О том, что нужно делать, я расскажу, а сейчас мне надо еще кое-что. Я ни разу не имел дел с проституткой с Казанского вокзала, так что дай мне шанс, милая…
Россия пережила множество исходов своих детей из недр своих. Разумеется, все они, эти исходы, происходили не от хорошей жизни, и если не считать людей,
Скорбные пароходы Крым – Константинополь времен Гражданской, интернированное во время войны Гитлера со Сталиным гражданское население, еврейский журавлиный клин семидесятых годов двадцатого века, о котором какой-то пересмешник написал «а ты, улетающий вдаль Соломон», – все это не от хорошей жизни. Пароходы оттого, что большевики с дубьем наседали: не успеешь удрать, придет торжествующий хам и сровняет с землей твое достоинство. Бегство перемещенных оттого, что некуда было возвращаться: все равно из немецкого прямая дорога была лишь в плен советский, за Полярный круг. «Улетающий Соломон» оттого, что разрешили. Потому что понимало большевистское кремлевское старичье – еврей, покуда ему демократию не предоставишь, вечно будет в оппозиции. Так что в двадцатом веке было из России три исхода, и на этом историю скорбной, вынужденной, зачастую нищей эмиграции можно считать по-настоящему прошлой историей. Эмиграция двадцать первого века иная. Она – сознательная, комфортная, сытая, респектабельная и очень, очень, очень материально обеспеченная. И если в Нью-Йорке на проклятом всеми богами Брайтоне до сих пор полно брюзгливых, доживающих свой век лузеров волны семидесятых, а во Франции русская колония давно переселилась на пресловутое кладбище Святой Женевьевы из Буа (а потомки колонистов если и говорят по-русски, то при этом апокалиптически грассируют), то в Лондоне – этом центре современной респектабельной эмиграции – вы не найдете ни лузеров, ни грассирующих потомков, никого, с кем в принципе ассоциировалось когда-то понятие «невозвращенец». Высшее общество живет в собственных особняках, выкупленных у осколков английской чопорной аристократии, не устоявшей перед безграничной русской финансовой возможностью. Эмигранты попроще селятся в пригородах, боятся потерять работу, сни-мают квартирки за двести фунтов в неделю и ездят на работу в электричках. Для этих жизненный уклад не изменился, лишь электричка стала комфортней. Наемные рабы бежали из России в поисках лучшей доли, счастья, но так и не поняли, что счастье не в том, что живешь на Острове и продолжаешь продавать себя, а в том, что есть свобода. А вот свободы у этих прилондонских русских как не было, так и нет. «Хау ду ю ду? Ай…м файн», – и обязательно немного испуганная улыбочка, вечная бутылка водки в холодильнике, купленном в сетевом магазине «Теско», и обязательно эпизод с неожиданным выхватыванием этой бутылки из этого холодильника. И прямо из горлышка. Три-четыре хороших глотка. И наутро касса «Аэрофлота». Билет до Москвы или Питера. «Мама, я вернулся». Все.
Здесь нет ни малейшего подобия жалкого, смешного Брайтона, никакой «маленькой Италии» или «Чайна-тауна» на русский манер, и, что самое важно-характерное, отсутствует определяющее эмигрантскую классическую неустроенность в стиле подштанников женераля Черноты поведение женщин. Женщины-эмигрантки начала двадцатого века, заламывая руки, бежали от ужаса через фронты Гражданской к своим очаровательным и благородным борцам с мужицким хамством и красными тряпками. Женщины тряслись по разбитым дорогам, которые вели в разрушенные, глядящие пустыми окнами города, жили в отвратительных грязных «номерах». В кабацком угаре слезливые романсы про ямщика, которому некуда больше спешить, заглушались револьверными выстрелами и хрустальной октавой бутылок, разбивающих головы. Вчера еще милые, обожаемые, галантные рыцари-мужчины во время штурма эшелонов выбрасывали женщин из вагонов, и в льдистых глазах насильников и убийц не было приюта для любви милой, оторванной от Родины тургеневской
Новые эмигранты и эмигрантки из России – люди самодостаточные, уверенные в себе, несмотря на то что у многих на старой Родине остались кое-какие неулаженные юридические вопросы преимущественно уголовного характера. Они предпочитают жить обособленно, но периодически любопытство берет верх, и они общаются, передают последние сплетни, обсуждают личную жизнь, разумеется, не свою, – их личную жизнь обсудят друг с другом их знакомые. И вот так, незамысловато и традиционно все в обществе новой российской эмиграции знают всё и обо всех.
Кто с кем развелся, кто с кем сошелся. Кто что купил, кто что продал, чтобы купить что-нибудь побольше: дом, суденышко для морских прогулок, гольф-клуб и все, на что хватает фантазии. И главное – кто сколько стоит. Это обсуждают в первую очередь, и для Феликса эти слухи никогда не были лишь слухами. Он всегда относился к ним как к ценнейшей информации. Феликс вел подробнейшее досье на каждого эмигранта-соотечественника и, зная больше даже самых отъявленных сплетников, держал тем не менее язык за зубами. Он знал все и обо всех, а о нем никто толком ничего. В этом обществе он был, что называется, «в авторитете», считался патриархом, с ним искали дружбы, к нему обращались за советом, с ним делились своими и чужими тайнами, не ведая, что доверяют самое сокровенное притаившемуся в засаде зверю.
«Близнецы-братья» из секс-шоу приглянулись Феликсу в одном из ночных клубов Амстердама. Сюда, в европейский вольный город, они перебрались из ставшего тесным Владивостока, а так как кроме кружения вокруг шеста, демонстрации гениталий и имитации полового акта (содержание их стандартного «номера») больше они ничего не умели, то занялись в Амстердаме тем же самым. Феликс не был извращенцем, он просто почувствовал животную энергию, исходящую от этих рослых, зеркально одинаковых «детей Божиих», как со смехом он обратился к ним, пригласив в отдельную кабинку.
– На сцене вы орали матом по-русски, всегда забавно встретить соотечественников, особенно занятых в таком интересном амплуа, – он испытующе посмотрел на обоих: – Не надоело?
– Еще как, – в унисон ответили близнецы.
– Тогда поехали со мной, – предложил Феликс, – у меня не надо будет отплясывать перед слюнявой кучей мастурбирующих ублюдков.
– А перед кем тогда? – тембр голоса Сергея был немного ниже, чем у сестры. Только так их и различали, по голосам. Во всяком случае, когда на них была одежда.
– А ни перед кем, – Феликс жестом пригласил их за стол, налил виски себе и близнецам. – Наоборот, появится возможность отомстить. Вы ведь мечтаете об этом, ребятки. Мечтаете отомстить всем, кто пялится на вас. Мечтаете отомстить жизни за то, что для других все, а для вас только грязная сцена или чужая, уделанная понятно чем кровать. Мечтаете отомстить тем, кто имеет на вас право лишь потому, что он заплатил. И не говорите, что я не прав. Мой анализ всегда на клеточном уровне, точнее не бывает.
Вика и близнецы выполняли у Феликса роль наводчиков. Вычисляли в эмигрантской среде одиночек, перебравшихся на Остров с большими деньгами и выбравших для себя долю зажиточных рантье. Собирали о них сведения: следили за передвижениями, связями в обществе, привычками. Феликса интересовало все – любые подробности, и горе было тому, кто попадал в паутину этого паука. Шансов на свободу практически не оставалось, лишь два выхода: или отдать то, что требуют, или…
Ольга Сергеевна предпочла второй вариант. Она не обратилась в полицию, когда получила на свой электронный адрес письмо с вежливым предложением перевести деньги на указанный счет в обмен на обещание не предавать огласке через газеты ее российское прошлое и британское настоящее. Рассудила, что это простой шантаж, блеф, за которым ничего и быть не может. Ее убийца умер на следующий день, прямо за обедом, когда влил в себя рюмку чистого джина. Джин ускорил распад биооболочки той самой капсулы с цианидом, а капсулу под видом таблетки от головной боли ему предложила Даша.