Излом
Шрифт:
Он всё понял! Жизнь закончилась!
«Эти не шутят», – с надеждой посмотрел на дорогу.
Она была пустынна.
«Кричать бесполезно, никто не услышит… Может всё-таки договорюсь? – думал он. – Скорее всего Кабанченко послал… Его люди… Эх, вырваться бы отсюда», — лихорадочно метались мысли.
— Я вам дам любые деньги! Слышите? Любые! Только отпустите…
— Ну-ка, врежьте ему по кумполу, — приказал друзьям Газиз.
«А я потом вам врежу, чмошники, — подумал он, — уже сомневаться начали, петухи топтаные»…
— Николай Андреевич,
— Какую записку? Я всё напишу…
— Пиши! – бросил ему на колени листки бумаги и включил в салоне свет.
В глазах Шитова зажглась надежда.
— Диктуйте!
— В моей смерти прошу никого не винить. Родные! Простите меня. Я вас любил! – произнёс Газиз.
— А–а-а! – завыл Шитов.
— Хочешь знать, что будет?.. Завтра сгорит твоя мать!.. Потом изнасилуют дочь… Ты этого хочешь? – заорал Менлибаев. – Тебя бы на дачу, там сразу всё написал бы… Хочешь, сейчас сюда твою жену привезут?.. Или мать?.. Или дочь?.. А–а?.. Хочешь? – ударил его по лицу. – Ведь всё равно сдохнешь! Выбора у тебя нет, так ещё и родня страдать будет. Пожалей хоть их! – орал он, брызгая слюной. – Пиши! – пододвинул листки. – Ты же мужчина, – неожиданно успокоился и заговорил ровным голосом, – должен понять, что с тобой всё кончено… Но, клянусь аллахом, ни один волос не упадет с головы твоих детей, если напишешь записку! Ты веришь мне?.. Ни один!.. На пороге дома с автоматом встану, но их спасу… Пиши…
Шитов замер и с ужасом смотрел на белый лист бумаги, который нёс ему смерть. Он знал, что напишет свой приговор!.. Ради детей… Ради матери… Глаза набухли от слез, и он взял ручку…
— Ну–ну… – успокаивал его Газиз, сворачивая записку и пряча её в карман. – Сам сумеешь, или тебе помочь? – протянул ему пистолет с одним патроном. – Больно не будет… Ствол в рот и дави на курок! – как с тяжелобольным, разговаривал с ним Газиз. – Но следующий день – твой последний!.. Если до вечера не сумеешь… смотри! – немигающие, как у кобры, глаза палача сверлили Шитова.
Тот по–детски всхлипнул и взял пистолет.
— С–с-сумею!..
Хоронили Шитова в его родной деревне. Приехавший Кабанченко произнёс прочувствованную речь о потере друга и коллеги, которого никогда не забудет…
«Всё нервы!.. Сгорел на работе», – было общее мнение.
Дом брата отстроили за две недели на средства администрации города, выделенные Кабанченко. Он принимал самое активное участие в помощи семье покойного.
— Что бы мы без вас делали? – плакала на его груди вдова.
— Заходите в любое время, вы нам теперь как сын, – поддержала её мать.
Ну разве можно не избрать депутатом такого положительного человека, сострадающего другим и близко принимающего их боль к сердцу?..
К своему удивлению, я успокоился и привык к содеянному весьма быстро.
«Своей рукой себя уничтожил! Мог бы в милицию побежать или к крутым бандитам, умалять, чтоб отмазали, но выбрал то, что выбрал… Каждый выбирает свою дорогу сам»! – спокойно ходил на презентации и смело глядел людям в глаза. Совесть перестала мучить и по ночам, если рядом
9
Банкет по случаю избрания в Федеральное собрание Кабанченко, по традиции, устроил в бане. Его дородная супруга просто млела от счастья, купаясь в лучах славы, как раньше купалась в номере бани. Пашка смотрел на неё с огромным пренебрежением.
Ко мне он тоже не подходил – обиделся за свой бывший кабинет, в который ему вообще запретил заходить.
«Вот наплевать-то, – думал я, – зато сколько интересных вещей записано на плёнку, это намного важнее Пашкиных обид. А ещё немножко повыпендривается и вообще с работы улетит… Незаменимых людей нет…»
На банкет я пришёл с Мариной. Первый раз мы были вместе на людях.
Мне, в принципе, было до лампочки, кто и что подумает, – в глаза всё равно не осмелятся сказать. Главное, чтобы она была рядом!
Свою жену вместе с Денисом и телохранителем отправил во Францию. Пусть погуляет, а то совсем запилила. Игорь уехал в командировку в Москву. Мы с Мариной были свободны…
Банкет проходил в интимной обстановке и, как всегда, закончился купанием в бассейне.
Нам удалось уйти по–английски.
— Едем к тебе? – обнял её в машине.
Она согласно кивнула головой.
Усталые, мы неподвижно лежали в полумраке комнаты. Неоновые лампы уличного освещения давали достаточно света, чтобы я мог видеть Марину. В комнате было душно, и мы укрылись лишь тонкой батистовой простыней, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала фигуру лежащей рядом женщины. Я ощущал жар, исходящий от её стройного и такого желанного тела. Мои пальцы ласково погладили белое плечо, не закрытое простыней. Я с наслаждением вдыхал аромат её кожи. С нежностью, на которую только был способен, поцеловал её в губы и поразился чистоте дыхания.
Она раскрыла сонные глаза и невинно посмотрела на меня, потом улыбнулась и нежно прикусила мои губы.
Я отбросил простыню, чтобы любоваться её телом, и медленными движениями стал гладить прекрасные длинные бедра, потом языком и губами, нежными касаниями ласкал эту плоть, начиная от напряжённой груди и заканчивая душистой сердцевиной её тела.
Одновременно мы почувствовали желание. Она закрыла глаза и стала искать мои губы. Я, нежно и медленно, ощущая биение крови в висках, начал проникать в неё.
Она открыла рот, но не закричала, а замерла в восхитительном напряжении, жадно вдыхая воздух…
Потом я услышал лёгкий вскрик, перешедший в стон… и наступила тишина. Мы расслабленно отстранились друг от друга, застыв в неподвижности.
На следующий день, пока дома не было жены, пригласил Марину к себе.
«Бедная бабанька! – пожалел следившую за всеми старуху. – Хреново ей зимой. Сколько делов без неё творится, а выйти и всё разнюхать нельзя – склизко и холодно»!
В декабре мой знакомый мент получил на погоны третью звёздочку, а на голову – папаху. Он специально позвонил и по какому-то пустяковому вопросу пригласил к себе, встретив меня на улице, чтоб показаться во всей красе. Конечно, сделал ему «зелёный» подарок.