Излом
Шрифт:
— Ну ладно! – Чебышев грустно оглядел меня с ног до головы, от сменных чёрных тапок до белого, нависшего на уши чепчика. – Только всё оформи как следует, – опять взвился он, – ту кошёлку учил, учил – не заплатили, и опять…
Пашка, улыбаясь, стоял рядом.
— Главный! Это дело стоит обкурить…
В курилке, пошарив за дверным косяком, мой будущий гуру вытащил «бычок», нежно помял пальцами и бережно сунул обратно – сгодится.
— Заев! – уставился на Пашку. – Покурим, что ли?
— Свой охнарь докуривай.
«Да–а! Не альтруист», – подумал о Пашке.
Постепенно
Давай знакомиться?! – не вынимая изо рта сигарету, которую всё же выудил у бывшего ученика, прогундосил Чебышев.
— Сергей Двинянин, – протянул руку.
— Лёша! – значительно, словно открыл военную тайну, произнёс Чебышев, чуть не упав на меня от толкнувшего его в спину плеча.
«Ещё один гироскопец», – подумал я, разглядывая мятого, непроспавшегося пролетария неопределённого возраста, маленького роста, но крепкого на вид.
— Эт–т-то что за личность? – бросился Пашка на защиту Главного. – О–о-о! – язвительно затянул он, разглядывая «личность» с ног до головы, как недавно меня Чебышев. – Степан Степанович появился, – удовлетворённо констатировал факт. – Где же вы валялись, позвольте спросить?.. Или в казённой одежде в свою деревню ездили?..
— А чё? – личность, она же – Степан Степанович, убрала трясущиеся руки за спину.
— Такое впечатление создаётся, – презрительно сплюнул Пашка в урну с окурками, – что вашу форму корова жевала, не вынимая вас из неё.
Чебышев, довольно похохатывая, ткнул меня локтем:
— Цирк!
— А ручонки-то, видимо, дрожат, дрожат ручонки, а? – не отставал Пашка.
— Шёл бы ты, малай! Не до тебя сейчас… Сами-то, вон чё, вон чё, уже с утра к Тамарке с баночкой бегали, – припомнила мятая личность. – Видели, видели вас, – взбодрился Степан Степанович, – а меня не позвали, – икнул перегаром.
— Самим мало было, – прошептал ему на ухо скаредный Лёша.
— А я вчера, вон чё, вон чё, в отрубях был, – грустно оповестил присутствующих изжёванный.
Пашка иронично кивнул в его сторону:
— Все нормальные люди, как лишнего вмажут, в отрубе бывают, а этот – в отрубях.
— Женатый? – обратился ко мне будущий учитель, отвлекшись от Степаныча.
— Сыну уже три года, – похвалился я, выходя из курилки и задерживая дыхание.
— Не курящий? – удивился Пашка.
— Семь месяцев уже.
— Зря! Копчёное мясо дольше сохраняется…
Перед зеркалом, примеряя форму, крутились Лёлик и Болек. Увидев меня, обрадовались.
— Ну и форму дали, – веселились они. – А штаны-то, штаны! Вот бы по проспекту пройтись.
— Слушай, Паш, – обратился я к заинтересованно выглядывавшей из курилки Пашкиной голове, – а что это здесь ни скамеек, ни стульев? Стоя курить-то надоест.
— Это, Серёг, чтоб геморроя не было, – авторитетно ответил он. – Там сидим и здесь опять сидеть? Правда, Лёшка вон не боится, из радевалки стул тащит.
— А мне уже всё равно, – небрежно махнул рукой тот.
Двойняшки, забыв про форму, увлечённо испытывали аппарат с газированной водой.
— Холодная! – изрёк один.
— И копейку бросать не надо, – поддержал
На участке Чебышев в раздумье погладил бородавку, мне показалось, что она, как котёнок, мурлыкала и прогибалась от удовольствия.
— Запоминай, – внушительно произнёс он, глядя на меня, как барин на крепостного. – Сначала пойдёшь на четвёртый этаж, получишь паяльник, пинцет, отвёрточки трёх номеров, молоточек, – отбивал ладонью о стол. – Если Митрофаниха будет в настроении, выдаст без шума и пыли, как говорится… Далее… – Лёшина бородавка кивнула на стеклянные шкафы, стоящие за нашими столами, – вот этот твой будет. А вон видишь, за шкафами Паша сидит, в носу ковыряет. Классное место нашёл, – позавидовал учитель, – никто его там не видит. Пашк?! Тебе двадцать шесть лет, а ты всё в нос лазишь, – стал обличать Чебышев, – кругом своих козюлек навешал. Да, Серёг, зайди к распредам, спецификацию заведи. Будешь записывать, что сделал. Ну, пока всё. Действуй, а я начну работать, – внимательно всмотрелся в прикреплённый к дверце шкафа календарик и пошевелил губами, что-то подсчитывая. – Уже двадцать второе, конец месяца, а мне только–только комплект принесли. У Заева, – кивнул назад, – и сейчас деталей не хватает.
— Зато я после пяти в «Посольский» пойду, – радостно заверил Паша, – а ты здесь вечерить будешь.
Первыми, кого я увидел на четвёртом этаже, были, конечно, двойняшки, сосредоточенно тарабанившие в дверь инструментальной кладовой.
— Передохните пока. Куда вас родина направила?
— На второй участок.
— Значит, соседи – я на первом.
— Теперь ты стучи, – предложили мне.
— Только и осталось. Китайский философ Конфуций предупреждал: «Трудно искать в тёмной комнате чёрную кошку, особенно если её там нет», – поднял вверх указательный палец, как давеча начальник с католической лысинкой.
— Это кто кошка? – ошарашил нас визгливый голос.
Поросячьи глазки с белыми короткими ресницами наливались неукротимой злобой.
Почуствовав запах пороха, двойняшки довольно заулыбались, молчаливо предлагая выкручиваться мне.
— Так кто тут кошка? – маячила передо мной тощая женщина в белом халате, висевшем на ней, как на плечиках вешалки.
Начали собираться любопытные – какое–никакое, а развлечение.
— Вы что к незнакомым мужчинам пристаёте? – миролюбиво поинтересовался у пожилой ведьмы.
— Я пристаю?! – она даже засипела от бешенства. Вся её худоба до краёв наполнилась желчью.
— Это Митрофаниха! – раскрыл глаза двойняшкам, не обращая внимания на тётку.
— Значит, сегодня нам инструмента не видать, – загрустили они.
Видимо, их тоже просветили на эту тему.
— Наберут хулиганов, на улице проходу нет, и сюда пробрались, – визжала та.
Судорога злости свела её губы, и рот стал похож на куриную задницу.
Поглядев на сияющих слушателей, предложил Лёлику с Болеком пройтись с чепчиком – за зрелище надо платить. Дураков не оказалось. Коридор быстро очистился от зрителей. «Знал бы Конфуций, к чему приведёт его умозаключение, – утешился я, – он бы что-нибудь про птицу придумал. Лишь бы не про ворону, конечно».