Измена. Отбор для предателя
Шрифт:
— Сохрани то, что можешь, девочка, — слышу я шепот у самого своего уха. Волосы отрастут, раны затянутся. Но память останется. И когда придет время, ты все вернешь.
— Я не могу, это конец, — сотрясаюсь я в рыданиях, чувствуя, что сердце вот вот разорвется от нестерпимого горя. — Я не смогу пережить это.
Еще один щелчок лезвий и еще один золотой локон падает на пол. Голове становится холодно.
Что это за голос?
Я пытаюсь оглядеться по сторонам.
— Не вертите головой, госпожа, — грубо
Его равнодушная мозолистая рука крепко держит меня за затылок, чтобы я не дергалась.
— Как я могу вернуть все? — спрашиваю я, словно сквозь сон, обращаясь к голосу, что слышала у себя в голове.
— Волосья-то отрастут, госпожа, — говорит цирюльник. Так заведено, их стригут, они отрастают. Это вашему благородтву ножницы отродясь были неведомы, а обычных девок стригут то и дело. Ежели волос хороший, то дамам обеспеченным на украшение пригоден. Ежели плохой, то в печь.
Он продолжает что-то говорить, но я чувствую, что весь мир начинает кружиться, сердце в груди тяжело бьется и в глазах внезапно темнеет.
— Найди наследие, которым пренебрегла, — слышу я голос, перед тем, как совсем потерять сознание.
4
Грубые мужские руки хватают меня со всех сторон, дергают и тянут меня. Сгнившие зубы скалятся в сладострастных улыбках. Я пытаюсь отвернуться, пытаюсь высвободиться, но они лишь смеются, видя мою беспомощность. Они сдирают с меня одежду и хохочут, подбадривая друг друга.
— Пожалуйста, не нужно.
— Такая юная, такая красивая, мы с тобой позабавимся.
— Нет, пожалуйста.
Я чувствую, что сердце мое вот вот выпрыгнет из груди. Лихорадочно смотрю по сторонам, пытаясь найти хоть кого-то… И в ужасе вижу среди них Ивара. На голове его черный капюшон, он смотрит равнодушно, и лишь глаза его едва заметно светятся.
— Пожалуйста, скажи им, Ивар.
Но он лишь качает головой, продалжая безмолвно наблюдать, как люди терзают меня, царапая грязными ногтями мою нежную кожу.
— Прикажи им остановиться, пожалуйста, ради всего святого!
— Так тебе и надо, неверная, — говорит он, и равнодушно глядит, как они впиваются своими зубами в мое тело.
И тут я просыпаюсь от собственного крика.
Хватаюсь за сердце и дышу, как раненное животное, шумно и отчаянно.
— Тише, тише, глупая, не кричи, разбудишь мать Плантину. Она будет недовольна. — слышу я сдавленный шепот откуда-то сбоку и чья-то рука накрывает мой рот.
Не могу понять, где я нахожусь. Вокруг темно, все ходит ходуном и меня шатает из стороны в сторону.
— Где я?
— Головой ударилась? — шепчут в ответ. — Мы на пути из города. Не помнишь, как тебя
— Какие солдаты?
— Ну точно пришибленная. По случаю смерти своей женушки, наш князь совсем сдурел, и решил выслать всех шлюх из города. Она, говорят, умерла родами, вместе с его наследником. Кто видел его, говорят на нем лица нет. Так страдает. Уж мы бы его утешили, верно девчонки?
Снова сдавленный смех, теперь уже со всех сторон.
— Подождите, — говорю я, — но я не должна быть здесь, мне нужно домой, к моим девочкам, в замок…
— В замок? Так ты что же, не просто шлюха, а из благородных?
Сдавленный смех с другой стороны.
— Расслабься. Тут никто не осудит. Уж больно личико у тебя чистое, и зубки все на месте. Видать недавно в нашем деле. Да и скажу тебе откровенно, я тоже не считаю себя шлюхой. Мы тут все святее матери первого дракона, именно поэтому едем в монастырь.
Еще одна вспышка смеха и приглушенное шипение.
Я начинаю различать силуэты людей, сидящих напротив меня и по сторонам. Очевидно, мы едем в какой-то большой повозке, человек двенадцать, не меньше. Все обриты наголо и все девушки, одетые в пеструю рваную одежду.
Я трогаю свою голову и нащупываю вместо своих прекрасных золотых волос лишь колючий ежик бритого черепа. Мои волосы, они остригли их. Я вспоминаю грубые руки цирюльника, вспоминаю всю ту страшную ночь и меня начинает колотить сильная дрожь.
Ужасный сон, сменился не менее ужасной реальностью. Я чувствую запах немытых тел, ощущаю колючие, плохо оструганные доски сиденья, гляжу на храпящую старуху монахиню, которая спит в углу, подложив под голову подушку и только теперь начинаю осознавать, что произошло на самом деле.
Прошедшие несколько дней вспоминаются, словно все было в тумане, словно я была окутана непроглядным саваном бредовой лихорадки.
Я слышала голоса, видела каких-то людей. Меня куда-то вели, кто-то что-то мне говорил, но все это было словно не со мной.
Пытаюсь остановить рвущиеся наружу слезы, но они льются не спрашивая меня. Текут по подбородку, стекают по шее и попадают на ворот грубой серой рубахи.
— Я не должна быть здесь, — говорю я, — я нужна им, моим дочкам…
— Смотрите, сиятельство плачет, — шипит откуда-то грубый женский голос.
— Заткнись, Мати, — говорит та девушка, что разговаривала со мной, — иначе я вырву твой грязный язык и скормлю первой встречной собаке.
— Если надо поплакать, можешь плакать, говорит девушка и приобнимает меня за плечи, накрывая голову своей рукой. Я плачу на ее плече и ругаю себя за то, что не могу сдержаться.
— Простите, — говорю я.
— Ничего, все в порядке. Меня зовут Клементина, это шлюшье имя, но оно мне нравится. А как меня матушка назвала, будь она проклята, я уже и не помню.