Измена. Серебряная Принцесса
Шрифт:
— И это кое-что связано со мной? — вопрос чересчур самонадеян, но я лишь пытаюсь неудачно шутить.
Однако Илья наклоняет голову и отвечает:
— Косвенно.
Я настолько измотана, что не способна даже удивляться.
— Ты мне расскажешь?
— Да. Даю слово. Но не сегодня.
— А когда?
— Когда мы станем достаточно близки.
В другой раз я бы моментально покраснела и отвела взгляд в сторону, но сейчас бесстрастно продолжаю на него смотреть и даже умудряюсь задать вполне логичный вопрос:
— С чего ты взял, что мы станем
— Просто знаю.
— Разочарую. Но я уже вряд ли смогу с кем-то сблизиться.
Мы сталкиваемся взглядами, и Кузнец негромко произносит:
— Близость может быть очень разной, Серебряная принцесса.
Глава 44
Зайдя в дом, я прямиком направляюсь в самую дальнюю гостиную, в которой любить коротать вечера Конни. Как и ожидаю, застаю ее там одну.
Негромкая музыка, открытые окна и запах пломбира с клубникой.
Констанция удивленно отрывает глаза от книги и поворачивает голову в мою сторону. Предпринимает попытку подняться и что-то спросить, но я не даю ей такого права.
Молниеносно преодолеваю разделяющее нас расстояние и кидаю в нее конверт. Из него веером выскакивают фотографии, взлетают в воздух и падают к ногам той, кого я все это время считала своей мачехой.
Обида и едкая боль клокочет внутри меня.
— Объяснишь? — гневно говорю я, и лицо Констанции бледнеет.
Андрей однажды рассказывал, что воспроизводит в своей голове новый фильм до тех пор, пока не видит каждую малейшую деталь, пока полностью не остается доволен полученным результатом.
Вот и я теперь прокручиваю в голове эту сцену не менее десяти раз и до последнего верю, будто именно так и поступлю. Однако, стоит открыть дверь и войти в прихожую, как бравада затухает и перетекает в нечто совершенно иное.
Сознание до сих пор пребывает в некоем мутном пограничье, не сумевшем ни полностью отринуть старую кожу, ни принять новую правду.
Я все еще качаюсь на маятнике. Размышляю и пробую горький вкус реальности. Вкус настолько силен, что разъедает все твои привычки и понятия о правильности.
Переступив порог родного дома, ощущаю дикую усталость. Она валит с ног. И я, как вор, поднимаюсь к себе в комнату, не желая никого видеть.
Спустя полчаса, умывшись и переодевшись в пижаму, валяюсь на кровати, как в дверь моей комнаты раздается негромкий стук. Он заставляет вздрогнуть и нервно посмотреть в сторону двери.
— Кто там? — спрашиваю, прекрасно зная ответ.
— Ты не голодна? — раздается голос Констанции. — Мы с твоим отцом собираемся ужинать. Я пришла спросить, стоит ли нам тебя ждать?
— Нет. — спешно отвечаю, а сердце в груди так и порывает вырваться.
Меня одолевает странное желание вскочить с кровати, подбежать к двери, резко ее распахнуть и просто посмотреть на Констанцию. В ее глаза. Проникнуть в ее мысли. Узнать, какая она на самом деле. Увидеть ее совершенно новым взглядом, не искривленным, не тем, который мастерски был мне навязан.
— Хорошо,
Откидываясь на подушку, закрываю глаза и стараюсь вспомнить наше с ней знакомство. То первое общение, когда она только-только въехала в наш дом. Они не отмечали с отцом свадьбу, и я никогда не спрашивала, чья это была инициатива — пойти в загс и тихо расписаться, никого при этом не позвав. Точнее, папа звал меня, но мы с бабушкой сразу ему сказали, что на подобное он может даже не рассчитывать.
Я намеревалась избегать и игнорировать мачеху, чтобы не обидеть маму, которая, наверняка, горевала, наблюдая, как отец нашел себе другую. К тому же — ее родственницу. Ба всегда с особой желчью делала на этом акцент. Говорила, что у Констанции отсутствуют элементарные понятия стыда. И тут же высокомерно добавляла: «Хотя, куда ей, с ее-то деревенским воспитанием…»
И сейчас я не могу не поразиться тому, насколько лицемерной личностью является Зинаида Львовна… Она же знала… Знает! И все равно так себя вела! Но все же мне невдомек, зачем она настраивала меня против мачехи. Зачем? Ведь ее дочь ушла в другой мир. Так что это ей давало? В чем выгода? Она же ничего с этого не получала…
Я бьюсь над этим вопросом, и все равно не могу найти ответ.
А Констанция первое время будто боялась меня, но при том хотела наладить со мной контакт. Да, хотела и отчаянно пыталась — теперь я честно могу это признать.
Иногда я ловила на себе ее робкие взгляды, и они бесконечно меня раздражали. Бабушка столько раз говорила, что Констанция воплощение самого страшного лицемерия, и я глазом не успею моргнуть, как она одурачит меня, выстроив образ святоши, и переманит меня на свою сторону.
Я всегда прекрасно усваивала наставления Зинаиды Львовны и не поддавалась попыткам мачехи приблизиться ко мне. Если она старалась заговорить, я могла сослаться на усталость и немедленно уйти в свою комнату. Если она задавала мне вопрос, я силилась ответить максимально односложно, и сделать это так, чтобы она ясно поняла — желания поддерживать с ней диалог нет и вряд ли оно когда-то возникнет.
А когда она заикнулась о том, чтобы переделать некоторые комнаты в доме и убрать из него мамины вещи, тогда я под чутким руководством ба, сделала все возможное, чтобы у мачехи никогда не получилось осуществить задуманную перепланировку.
И если задуматься, Конни никогда не говорила ни одного слова против. Она чаще всего молча со всем соглашалась, и я отчего-то думала, что это все папа на нее так повлиял. Заставил принять мою сторону.
Затем она постепенно сократила, а потом и вовсе прекратила свои попытки по сближению. И между нами установился холодный нейтралитет, который, как я считала, устраивал нас обеих.