Измена.Любовь
Шрифт:
Он сдавленно зарычал, выругался, и резко вошел. Длинно, остро, глубоко, именно так, как мне хотелось.
На миг замер, и мягко толкнулся во мне. Сначала легко, пробуя и давая мне привыкнуть. И быстрее, резче, требовательнее.
Рыча от удовольствия и нетерпения, и сдерживая себя изо всех сил. Беря все, что ему нужно. И давая все, что нужно мне…
И я тоже рычала, хватая воздух пересохшим горлом. Царапала его спину, оставляя красные полосы. Стонала и ругалась, разводя ноги еще шире. Открываясь для него так, как никогда
И он брал то, что я давла. Хищно, ненасытно, жадно… С силой вколачивался в мое тело, заставляя меня вскрикивать с каждым его движением, наполняющим меня до предела. До грани, до невозможности.
Доводя до черты, за которой я больше не могу существовать, не сгорев в этом безумии.
И я сгораю. В один миг вдребезги разлетаюсь на тысячу огненных околков, уносящих меня в золотую лучезарную безбрежность.
После мы долго лежали, приходя в себя. Ловя отголоски этого невозможного удовольствия. Одного, общего, но разделенного на двоих.
Переплетались своими пальцами с пальцами другого. Слушали наше слившееся дыхание, ни о чем больше не думая. Просто зная, что как-то сумели выжить, пройдя через это безумное пламя.
Я повернула голову и наткнулась на внимательный взгляд Платона. Попыталась улыбнуться, зная, что никогда не найду слов, чтобы сказать ему то, что чувствую.
Он обнял меня, подтянул к себе, крепко зажав в кольцо своих рук. Прихватил губами краешек ушной раковины, и шепнул:
— Разве таким может быть просто секс…?
Глава 34
— Па-авла… У тебя волшебное имя, — прошептал Платон, ведя костяшками пальцев по моей щеке. И от его слов у меня что-то сладко дрогнуло в горле.
Мы все еще лежали в постели, ленясь вылезать. Да и просто не желая. Даже до душа не добрались, все так же нежась в аромате нашей, только что отгремевшей, страсти.
— Вот моя мама удивилась бы, услышав тебя, — я улыбнулась.
— А как она тебя в детстве называла?
— И в детстве, и сейчас Павлухой. Когда злится, то Пашкой. Ей не нравится мое имя.
— Почему? — в голосе Платона появилось искреннее удивление.
— Наверное, потому что так меня назвала бабушка. Мама хотела назвать Миной. Но бабушка сказала, что это не имя, а собачья кличка. И назвала Павлой.
— Помню, в честь Анны Павловой. У них были сложные отношения? У твоих мамы и бабушки? — Платон притянул меня к себе на плечо и положил теплую ладонь мне на спину. Погладил лопатки и принялся водить кончиками пальцев по позвоночнику.
Я повозилась, устраиваясь поудобнее, и запустила пальцы в густые волосы у него на груди — никогда мне не нравились мужчины с такой растительностью на теле. Почему сейчас я не могла от нее оторваться, без конца трогая и рассматривая?
— Сложные? Не знаю… Скорее, странные. У меня ощущение, что они относились друг к другу не как мама и дочь, а как… соперницы, что ли. Вернее, это
— Забавно. Когда я услышал, как тебя зовут, думал мне послышалось — не бывает у живых женщин таких сказочных имен. Даже переспросил, чтобы удостовериться, что не померещилось, — Платон потерся губами о мою макушку и снова произнес: — Па-авла…
— Платон, ты меня смущаешь, — я зажмурилась, чувствуя, как в животе начинает сладко ныть. Ну разве можно возбуждаться от того, как мужчина произносит твое имя?!
— Что, Платон? Между прочим, правильно тебя бабушка назвала — если бы не твое имя, я бы может и не обратил на тебя внимания, — он нахально усмехнулся.
— Вот ты хам занудливый, — я повернулась и укусила его за подбородок с чуть заметной темной щетиной. — И когда это ты мое имя слышал, интересно, если мы с тобой впервые в самолете встретились?
— И память у тебя короткая, Па-авла. Мы с тобой встречались до этого, между прочим. — он легко рассмеялся и, приподняв мое лицо за подбородок, потребовал: — Ну-ка, поцелуй меня!
— Вот еще! Пока не расскажешь, где меня видел, не буду я тебя целовать.
— Тогда я тебя буду, — покладисто согласился этот невозможный тип и одним движением перевернулся, нависнув сверху.
Поймал мое лицо в ладони и легонько коснулся губ. Отстранился и впился внимательным взглядом:
— Ты всегда такая вредная? Вообще-то, я привык к послушанию.
Я фыркнула:
— Отвыкай, красавчик. У меня генетика не та, чтобы слушаться.
— Бабушкина?
— Она самая. И еще от отца кое-что досталось. Я его знать не знала в детстве, но мама не уставала повторять, что я такая же противная, как и он.
— Противная? — брови Платона удивленно приподнялись. — Это что за бред?
— Ну что за болтун тут меня тискает, а? — попыталась я перевести тему. Попеняла ему: — Вроде бы поцеловать обещал, а вместо этого разговоры затеял…
— Нет, подожди-ка. Что за ерунда, почему противная? — он явно не собирался сдаваться. — Мне правда хочется понять…
Я завозилась под ним — неудобно вот так лежать, прижатой тяжелым, не дающим двинуться телом мужчины, и чувствовать на себе его сканирующий взгляд. Не готова я пока-что на такие темы разговаривать.
От моего движения Платон зашипел сквозь стиснутые зубы. Рыкнул:
— Знаешь, чем мужика отвлечь, — и поймал мои губы, целуя так, что я мигом забыла обо всем на свете.
И больше не было ничего, кроме его прикосновений. Кроме жаркого шепота, повторяющего мое имя. Тяжелых ладоней, сжимающих мои ребра в невыносимом желании намертво впечатать в себя. И блаженного экстаза, накрывающего меня бешеной лавиной сметающих все на свете чувств…