Изменники Рима
Шрифт:
– Если да, то ты скоро узнаешь.
Катон присел на корточки.
– Что это должно означать, во имя Плутона? Выкладывай это, агент, пока мне не пришлось выжать это из тебя.
Агент внимательно посмотрел на него, затем пожал плечами. – Да, ничего. Я просто не люблю, когда меня держат в плену. Плохие воспоминания. Но это уже другая история.
– Правдивая или ложная?
Аполлоний отодвинул недоеденную тарелку тушеного мяса в сторону и лег на бок.
– Отдохни, трибун. Когда мы доберемся до Ктесифона, тебе понадобится свежий ум.
– Клянусь всеми богами, если бы ты не был на нашей стороне, я бы давно воткнул лезвие между твоими ребрами, - прорычал Катон, затем встал и вернулся
После ночей, проведенных на палубе торгового судна, в камере было душно, и большинству мужчин сон пришел не так легко. Катон притворился, что быстро засыпает, чтобы дать им понять, что их положение нисколько не беспокоит его. Некоторые из других посидели и немного поговорили; они не могли играть в кости, так как даже те были отобраны у них. Наконец, когда все преторианцы наконец заснули, Катон поднял голову, чтобы взглянуть на Аполлония, и увидел в слабом отблеске лунного света, пробивающемся через окно, что агент снова сидит, обнимая свои колени и медленно покачиваясь.
Их разбудили с первыми лучами солнца и проводили во двор, где каждому давали в руки лепешки и кусок холодной баранины, чтобы они поели, пока оседлывали лошадей. Затем Рамалан приказал римлянам и своим людям взобраться в седла и повел отряд из ворот и обратно на дорогу, поскакав на большой скорости.
Даже в удобном седле боль и нытье в паху Катона, оставшиеся от вчерашнего дня, становились все более неприятными с каждой милей. После остановки на другом посту в полдень их снова накормили и напоили, пока готовили свежих лошадей, а затем снова отправили в путь. В сумерках они впервые заметили издалека Селевкию. По оценке Катона, огромный город, раскинувшийся на берегу Тигра, был больше половины Рима. За городскими стенами он мог различить очертания крыш эллинистических храмов и общественных зданий, а в центре города – раскинувшийся акрополь, который затмевает афинский.
Когда они добрались до города, уже наступила ночь. Сторожа пропустили их через ворота, как только они разглядели доспехи стражников царского дворца. На улицах по-прежнему было много людей и повозок, и, хотя главная улица была шириной тридцать футов, Рамалан был вынужден замедлить свой отряд, пока они шли через город мимо надвигающейся массы акрополя и не вышли на огромное открытое пространство агоры, освещенное факелами и жаровнями. Толпы собирались вокруг уличных артистов – акробатов, мимистов, травников медведей и музыкантов – в то время как философы обращались к своим последователям, а потенциальные пророки изливали уговоры на более доверчивых и отчаявшихся жителей города. Как и всегда, заметил Катон, толпы, привлеченные лжепророками, были намного больше, чем те, кто придерживался мудрости философов. Когда всадники приблизились к дальней стороне агоры, один из пророков, человек с выпученными глазами и слабым подбородком, увидел их и, протянув руку, завыл на них по-гречески.
– Смотрите! Римляне! Пленненные храбрыми воинами нашего царя Вологеза. Это предзнаменование. Я, Мендасем Фарадж, предвижу великую победу нашего царя и светлое будущее Парфии!
Толпа повернулась и насмехалась над римлянами, а некоторые наклонились, чтобы найти комья грязи и фекалий, швырнув ими в них. Несколько дворцовых стражников также были поражены, и Рамалан обрушился на толпу и обнажил свой меч.
– Хватит, собаки!
– крикнул он.
– А ну стоять, или у меня окажется голова следующего дурака, который еще кинет хоть что-нибудь!
– Он повернулся к пророку.
– А ты, Фарадж, на один день извергнул достаточно дерьма. Прочь, пока я не бросил тебя в Тигр!
Фараджу не потребовалось еще одно предупреждение. Он спрыгнул со стула, собрал брошенные к его ногам монеты и поспешил прочь через агору. Рамалан вложил свой меч в ножны и направил свою
– Мои извинения, трибун. В настоящий момент в городе идет засилье таких вот подстрекателей.
– К сожалению, у нас они тоже есть в Риме.
Они покинули агору и пошли по широкому проспекту к пристани, которая тянулась вдоль берега Тигра почти на километр. Сотни кораблей и малых судов были пришвартованы рядом, а за ним широкое пространство Тигра плавно текло мимо города. Полумесяц низко висел в небе, и рябь на поверхности великой реки мерцала, как косяк прыгающих сардин. Очертания дальнего берега были отчетливо видны в тусклом свете, и здесь и там по всей длине мерцали блики факелов.
Рамалан свернул вверх по реке, проехав еще двести метров, они прошли через стену, протянувшуюся через причал, и спешились. Каменная лестница вела к выходящему к реке пирсу, где была пришвартована большая баржа. Факел горел от кронштейна, закрепленного над носовой частью. При виде всадников экипаж зашевелился с того места, где они сидели вдоль причала, и занял свои места в широкоугольном судне.
– Там, внизу, - проинструктировал парфянский капитан.
– В лодку.
Они сели на баржу, и команда оттолкнулась от причала и уселась на весла, пока течение не начало уносить судно вниз по реке. Затем, по команде, они опустили весла и начали грести в унисон, и баржа поплыла от западного берега в сторону более темной воды. Катон сидел рядом с Хаграром на скамейке лицом к корме, чтобы он мог видеть все больше и больше бескрайних просторов Селевкии, пока они отплывали.
– Прекрасный город, не правда ли?
– сказал Хаграр.
– Даже Рим не может сравниться с таким зрелищем и его богатством.
Катон ничего не сказал, но теперь он понял, почему его вели через город к пристани, а не вокруг стены. Маршрут был выбран, чтобы убедить его в могуществе и богатстве Парфии.
Шум Селевкии утих позади них, и вскоре послышался только скрип весел в уключинах и плеск лопастей, врезавшихся в поверхность Тигра. Катон вскоре заметил, что они не направляются к далекому отблеску Ктесифона, а вместо этого направляются к тому, что, казалось, было маленьким городком, немного дальше вниз по реке. Он наклонился ближе к Хаграру.
– Куда мы держим путь? Я думал, царь в Ктесифоне.
– У него там дворец, но большую часть времени он проводит в другом дворце на берегу реки. Вот куда нас везут.
Катон подсчитал, что переход через реку занял больше часа, и когда они подошли ближе к дальнему берегу, он начал различать некоторые детали дворца. Там был причал с еще несколькими баржами, а за ним – открытый павильон, в котором мерцали костры. Музыка и смех разносились по воде к тем, кто находился в лодке. На некотором расстоянии от берега возвышался силуэт огромной резиденции с множеством башен и куполов, темный на фоне звезд.
– Похоже, там идет настоящий пир.
– Катон указал на павильон.
Хаграр хмыкнул.
– Наш царь – человек плотских утех, трибун. Ему нравится вино, компания женщин и другие развлечения. Но не стоит недооценивать его. Его ум остер, как тончайшее острие меча.
– Я буду иметь это в виду.
Баржа с легким ударом ткнулась в причал, и два члена экипажа соскочили на берег, чтобы закрепить нос и корму, когда римляне и их парфянский эскорт вылезали наружу. Они прошли от пристани на берег, и Катон увидел, что широкая тропа ведет прямо ко дворцу. По обе стороны безукоризненно ухоженные сады простирались в самую ночь. В ста шагах слева от него находился павильон, и теперь он мог видеть помост с одной стороны, где золотой диван смотрел на ярко освещенных гостей, пока они пировали и наслаждались музыкой и артистами. На диване сидела фигура, балансируя в руке золотой чашей, и смотрела на происходящее.