Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1
Шрифт:
— Да, бери, кузен. Жги все! — сказала капитанша Тинонг. — Вот тебе ключи, вот письма капитана Тьяго, сожги их! Чтоб ни одной европейской газеты не осталось, они все опасные. Вот тут эти самые «Таймс», которые я хранила, чтобы заворачивать мыло и белье. А здесь книги.
— Иди к генерал-губернатору, кузина, — говорил дон Примитиво. — Оставь меня одного in extremis extrema [197] . Дай мне власть римского диктатора, и увидишь, я спасу роди… я хочу сказать, моего кузена.
197
В
И он стал отдавать приказания налево и направо, выгребать книги из шкафов, рвать письма и бумаги. Скоро в кухне запылал большой костер. Рубили старые ружья, швыряли в отхожее место заржавленные револьверы. Служанка, хотевшая припрятать дуло одного ружья для раздувания огня в печке, получила нагоняй.
— Conservare etiam sperasti, perfida? [198] В огонь его!
И аутодафе продолжалось.
Вдруг он увидел старую рукопись на пергаменте и прочитал название:
198
Изменница, ты его хотела уберечь? (лат.)
— «Круговороты небесных тел. Коперник». Фу! Ite maledicti, in ignem salanis [199] , — воскликнул он, швырнув ее в пламя. — Круговороты, перевороты, Коперник! Преступление за преступлением! Не подоспей я вовремя… «Свобода на Филиппинах» [200] . Та-та-та! Ну и книжки! В огонь!
Сжигались и вполне невинные сочинения, написанные бесталанными авторами. Даже «Капитану Хуану», этой глупенькой книжонке, не удалось спастись. Кузен Примитиво был прав: праведники расплачивались за грешников.
199
Горите, проклятые, в огне горнила (лат.).
200
«Свобода на Филиппинах» — сочинение Марсело дель Пилара (Пларидель; 1850–1896) — известного филиппинского журналиста и адвоката.
Пятью-шестью часами позже на одном званом вечере в доме, расположенном в центре города, гости обменивались мнениями по поводу недавних событий. Там были старухи и старые девы на выданье, жены и дочери чиновников в длинных платьях. Они обмахивались веерами и зевали. Среди мужчин, лица которых, как и лица женщин, говорили об их образовании и происхождении, был пожилой однорукий сеньор невысокого роста; все обращались к нему с глубоким почтением, а он хранил презрительное молчание.
— Раньше я, по правде говоря, терпеть не могла монахов и жандармов, они так плохо воспитаны! — говорила одна толстая дама. — Но теперь я поняла их заслуги и всю их пользу; я даже готова выйти замуж за любого из них. Я — патриотка.
— Вполне с вами согласна! — подхватила тощая дама. — Как жаль, что нет с нами прежнего генерал-губернатора: он бы очистил страну, как луковку!
— И с флибустьерскими бандами было бы покончено!
— Ведь
— Сеньоры, — сказал однорукий, — генерал-губернатор знает свой долг; он, говорят, сейчас весьма разгневан, ведь этот Ибарра был осыпан его милостями.
— Осыпан милостями! — повторила тощая, яростно обмахиваясь веером. — Вы посмотрите, какие неблагодарные твари эти индейцы. Можно ли с ними обращаться, как с людьми? Господи Иисусе!
— А знаете ли вы, что я слышал? — спросил один офицер.
— Что такое? Что еще говорят?
— Достойные доверия особы утверждают, — сказал офицер при всеобщем молчании, — что весь этот шум с постройкой школы был чистейшей сказкой.
— Иисусе! Вы сами видели? — воскликнули женщины, уже поверив в сказку.
— Школа была только предлогом; он хотел возвести крепость, чтобы обороняться, если бы мы его атаковали…
— Иисусе! Какой позор! Только индеец способен на такую гнусную затею! — воскликнула толстуха. — Будь я генерал-губернатором, уж вы увидели бы… увидели бы…
— Я то же самое говорю! — воскликнула тощая, обращаясь к однорукому. — Я засадила бы за решетку всех адвокатишек, студентишек, купчишек и без всякого следствия изгнала бы их или на каторгу отправила. Зло надо вырывать с корнем!
— Но говорят, что этот флибустьер — сын испанца! — заметил однорукий, ни на кого не глядя.
— Вот-вот! — ничуть не смущаясь, воскликнула толстая дама. — В таких делах всегда замешаны креолы! Сами-то индейцы ничего не смыслят в революциях! Вскорми ворона… вскорми ворона!.. [201]
— Знаете ли вы, что я слышала? — спросила одна креолка, прервав разговор. — Жена капитана Тинонга… Помните? Того самого, в чьем доме мы веселились и ужинали на празднике в Тондо…
201
Вскорми ворона, и он выклюет тебе глаза (испанская пословица).
— У которого две дочери? Ну и что?
— Его супруга сегодня подарила генерал-губернатору кольцо в тысячу песо!
Однорукий повернул голову.
— В самом деле? А по какому поводу? — спросил он, и глаза его блеснули.
— Она сказала, это, мол, рождественский подарок…
— До рождества-то еще целый месяц.
— Боится, не свалилась бы беда на голову… — заметила толстуха.
— И старается прикрыться, — добавила тощая.
— Кто щедр сверх меры, тому нет веры.
— Я тоже об этом подумала, вы не в бровь, а в глаз попали.
— Надо разобраться, — задумчиво промолвил однорукий. — Боюсь, что здесь-то и зарыта собака.
— Зарыта собака, вот именно, я это и хотела сказать, — повторила тощая.
— И я тоже, — перебила ее толстуха. — Ведь жена капитана Тинонга ужасно скупая… Нам она еще ничего не подарила, а мы ведь бывали у нее в доме. Уж если такая мелочная скряга швыряет подарочек в тысячу песо…
— А это правда? — спросил однорукий.
— Еще бы! Сущая правда! Моей кузине сообщил ее жених, адъютант его превосходительства. Я даже думаю, что это то самое кольцо, которое было на их старшей дочери в день праздника. Она всегда увешана брильянтами!