Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1

Рисаль Хосе

Ибарра обернулся и увидел Элиаса, который, сказав это, скрылся в толпе.

XXXII. Подъемное сооружение

Желтолицый человек сдержал свое слово: то, что он воздвиг над зияющим рвом, чтобы опустить туда огромную глыбу гранита, не было обычной лебедкой или простым треножником с укрепленным на его верхушке блоком, как того желал Ньор Хуан. Там возвышалось нечто более совершенное и величественное: машина и вместе с тем произведение искусства.

Метров на восемь или больше в высоту поднималась хитроумная и сложная постройка: четыре толстых столба, врытых в землю, служили остовом. Столбы соединялись крест-накрест огромными балками, которые были скреплены большими гвоздями, вбитыми лишь наполовину, — возможно, для того чтобы эту временную лебедку было потом легче разрушить. Толстые канаты, протянутые во все стороны,

придавали ей прочный и внушительный вид; наверху ее украшали яркие флаги, развевавшиеся вымпелы и гигантские, искусно сплетенные гирлянды из цветов и листьев.

Там, в вышине, под сенью балок, гирлянд и флагов, висела укрепленная на веревках и железных крюках система блоков, — три гигантских колеса. По их блестящим ободам проходили три каната, еще более толстые, чем остальные; они удерживали на весу огромную четырехугольную плиту с углублением в центре. Эту плиту предстояло опустить на другую, уже лежавшую во рву и также имевшую выемку; полученный таким образом небольшой тайник предназначался для хранения исторических документов того времени — газет, рукописей, а также монет, медалей, чтобы они могли дойти до потомков. От верхней системы блоков канаты были протянуты вниз, к большому блоку у подножья сооружения, и намотаны на вал станка, укрепленного врытыми в землю толстыми столбами. Вал приводился в движение с помощью двух рукояток и благодаря системе шестерен увеличивал приложенную силу в сто раз, однако при увеличении подъемной силы уменьшалась скорость подъема.

— Смотрите, — говорил желтолицый человек, крутя ручку, — смотрите, Ньор Хуан, я один, своими силами поднимаю и опускаю эту глыбу… Все так ловко приспособлено, что я могу по желанию регулировать подъем или спуск с точностью до дюйма. Человек, стоящий во рву, сможет без труда подогнать оба камня, а я буду отсюда управлять спуском.

Ньор Хуан с восхищением глядел на мастера, который так странно ухмылялся. Любопытные зрители переговаривались, расхваливая желтолицего.

— Кто вас выучил делать машины? — спросил его Ньор Хуан.

— Мой отец, мой покойный отец! — ответил тот, все так же криво усмехаясь.

— А вашего отца?..

— Дон Сатурнино, дедушка дона Крисостомо.

— Я не знал, что дон Сатурнино…

— О да, он умел многое! Не только здорово сечь своих батраков и выгонять их в поле на солнцепек; он еще умел пробуждать спящих и усыплять бодрствующих. Придет время, и вы увидите, чему обучил меня мой отец, ей-ей, увидите! — И желтолицый засмеялся зловещим смехом.

На столе, покрытом персидским ковром, лежали свинцовый цилиндр и различные предметы, которые должны были быть погребены в этой своеобразной гробнице, там же стояла наготове хрустальная шкатулка с толстыми стенками, в которую намеревались сложить эти исторические реликвии, чтобы сберечь для будущего воспоминания о прошлом. Философ Тасио, бродивший неподалеку, задумчиво шептал:

— Когда-нибудь то, что мы сегодня строим, рухнет, не выдержав превратностей судьбы, — силы стихий или разрушительные руки человека превратят это здание в руины, которые порастут мхом и травой. Потом время уничтожит и мох, и траву, и самые руины, и развеет пыль по ветру, стирая со страниц истории воспоминание об этой школе и о тех, кто ее построил, а люди, люди забудут о них намного раньше. Быть может, целые народы будут погребены под землей или исчезнут. И вот тогда совсем случайно кирка какого-нибудь шахтера высечет искру из этого гранита и сумеет вырвать из недр скалы схороненные здесь тайны и загадки. Быть может, ученые того народа, который будет обитать в этих краях, начнут тогда работать так же, как работают современные египтологи, исследуя остатки великой цивилизации, рассчитывавшей на вечность и не подозревавшей, что ее поглотит такая долгая ночь. Быть может, какой-нибудь мудрый учитель скажет тогда своим пяти- или семилетним ученикам на языке, на котором будут говорить все люди: «Господа! После тщательного изучения и исследования предметов, найденных в недрах нашей земли, после расшифровки некоторых знаков и перевода некоторых слов, на наш язык мы можем с уверенностью предположить, что эти предметы принадлежат к эпохе варварства, к мрачным временам в истории человечества, которые мы называем легендарными. В самом деле, господа, чтобы вы могли иметь хотя бы некоторое представление об отсталости наших предков, достаточно сказать, что те, кто жил здесь, не только признавали еще власть королей, но, чтобы решать вопросы своего местного управления, должны были испрашивать согласия у людей, обитавших на другом конце света. Я сравнил бы этот народ с телом, которое, чтобы двигаться, должно было бы сноситься со своей

головой, находящейся в другой части земного шара, — может быть, в тех местах, где ныне уже бушуют волны. Такое поразительное несовершенство — хоть оно и покажется вам невероятным — все же вполне объяснимо; надо лишь ознакомиться с условиями жизни тех существ, которых я едва осмелюсь назвать людьми. В те первобытные времена существа эти состояли еще — или по меньшей мере верили, что состоят, — в прямом общении с создателем, ибо среди них были его слушатели, существа, отличные от всех остальных, неизменно обозначаемые в письменных памятниках загадочными буквами: «П. О. М.» [123] . Относительно толкования этого сокращения наши ученые еще не пришли к согласию. По словам нашего весьма посредственного преподавателя языков, знающего не больше сотни несовершенных наречий прошлого, «П. О. М.» означает: «Помещик Очень Могущественный», ибо эти служители творца были чем-то вроде полубогов, обладали всеми добродетелями, были красноречивыми, на редкость образованными ораторами и, несмотря на свою огромную власть и авторитет, никогда не совершали ни малейшего проступка. Это обстоятельство подкрепляет мою догадку, что они были иной породы, чем все остальные. И если этот аргумент кажется вам недостаточно убедительным, у меня есть еще один, который никем не отвергается и с каждым днем получает все большее признание. А именно — эти таинственные существа, произнеся всего несколько слов, заставляли бога сходить на землю, бог мог вещать только их устами, они вкушали его тело, пили его кровь и нередко угощали этим блюдом даже обычных людей…

123

Преподобный отец монах.

Такие слова вкладывал философ-вольнодумец в уста испорченных людей будущего. Возможно, старик Тасио и ошибался, ведь ошибиться тут нетрудно. Но возвратимся к нашему рассказу.

В тех беседках, где позавчера, как мы знаем, трудился школьный учитель со своими учениками, ныне шли приготовления к обильному и роскошному обеду. На столе, предназначенном для школьников, не было ни одной бутылки вина, зато высились груды фруктов. В галерее, соединявшей обе беседки, отвели места для музыкантов и поставили стол со сластями, леченьем и бутылями с водой, украшенными листьями и цветами.

Школьный учитель велел поставить столбы с призами и барьеры, развесить сковороды и горшки для веселых игр.

Толпы людей, разодетых в яркие одежды, собирались в тени деревьев или в галерее, спасаясь от палящего солнца. Малыши карабкались на деревья, влезали на камни, чтобы лучше видеть происходящее, и с завистью глядели на чистеньких, принаряженных школяров, которые занимали отведенные им места. Родители были в восторге: они, бедные крестьяне, увидят, как их дети будут есть за столом, покрытым белой скатертью, — почти как священник или алькальд. От одной этой мысли забудешь о голоде, рассказ о таком событии будет передаваться из поколения в поколение.

Вдали послышалась музыка. Приближалось пестрое шествие, взрослые и дети в разноцветных одеждах шли впереди музыкантов. Желтолицый человек забеспокоился и окинул испытующим взглядом сооружение. Какой-то любопытный крестьянин не спускал с него глаз, следил за каждым его движением: это был Элиас, который тоже явился на церемонию в крестьянской одежде и в салакоте, — так что узнать его было нелегко. Он занял удобное место, почти у самой лебедки, на краю рва.

Вместе с музыкантами шествовали члены муниципалитета, алькальд, чиновники-испанцы и все монахи, кроме отца Дамасо. Ибарра завел разговор с алькальдом; они стали приятелями с тех пор, как юноша сказал ему несколько тонких комплиментов по поводу его орденов и лент: аристократическое тщеславие было слабым местом его превосходительства. Капитан Тьяго, альферес и несколько местных богачей шли с группой «золотой молодежи», нарядных юношей в щегольских шелковых шляпах. Отец Сальви, как обычно, был молчалив и задумчив.

— Вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку, если речь идет о добром деле, — говорил алькальд Ибарре. — Я сделаю для вас все, что нужно, а если не смогу сам, постараюсь, чтобы вам помогли другие.

Приближаясь к месту церемонии, юноша чувствовал как с каждой минутой все сильнее бьется его сердце. Невольно он взглянул на возвышавшееся там странное сооружение и увидел желтолицего человека, почтительно ему поклонившегося и на мгновение задержавшего на нем взгляд. С удивлением обнаружил он среди присутствующих Элиаса. Тот многозначительно подмигнул Ибарре, как бы напоминая о сказанных в церкви словах.