Изнанка экрана
Шрифт:
Велосипедист замер на полушаге.
Обернулся и, увидев верзилу, снова замер.
— Кто тебя, сучья рожа, на товар навел? — спросил Вова Новый.
— А отпустите? — выдавил велосипедист.
— Скажешь — своими ногами уйдешь по воде, — заверил Вова Новый.
Велосипедист торопливо застрекотал:
— Булка говорил, на двоих удобнее товар делить, чем на троих
Булка дернулся и исчез в прибрежных кустах — только качались ветки и стучали по листьям потревоженные капли.
— А меня кто заложил? — теперь велосипедист говорил медленно и еле слышно.
Вова
— Тоже Булка. При любом раскладе хотел в порядке быть, падла! Ну его-то мы достанем, с ним отдельно потолкуем... А ты — иди. — И он показал стволом, куда следует идти велосипедисту.
Велосипедист отпустил руль, навьюченный велосипед, глухо звякнув, свалился на доски мостков.
Велосипедист прыгнул в речку.
И в этот момент верзила, выхватив рогатину из-за спины, с мостков пригнул ею к воде шею велосипедиста.
А затем вдавил голову и все тело под воду.
Он напрягаясь держал рогатину, пока поверхность речки не успокоилась.
— Сам оступился и утонул, на корягу напоролся, — проронил Вова Новый.
— Товар заберем? — спросил верзила.
— А товар оставим здесь, — Вова Новый был категоричен.
— Меня жлоба давит, — слабо возразил верзила и перешагнул лежащий под грузом велосипед.
— А идти по мокрому — не давит? — Вова Новый прятал пистолет под пиджак.
Верзила согласно кивнул и зашвырнул рогатину подальше в воду.
— Ну-ка, покаж. — Вова Новый сам поднялся с корточек и взял листочки из рук Севы.
Он стоял у сарая и перебирал страницы, а Сева с тревогой наблюдал за выражением лица Нового.
— Молоток, — одобрил Вова Новый, вывернув губы, отчего лицо приняло брезгливое выражение, — молоток, что кликухи заменил, а иначе — стук... все по правде. В Москву поедешь? Фарт ловить?
— Поеду, — сказал Сева, как о давно решенном.
— Только учти: в столице мира правды не любят, ни на бумаге, ни в толковище, — предупредил Вова Новый.
Сева передернул плечами.
— Я — не салага. Соображаю...
— Но все равно, ты — молоток, — поддержал Севу Бадай, вмешавшись в разговор, — вырастешь — кувалдой станешь!
Бадай поднял с земли гитару и под парочку блатных аккордов запел:
Заболеешь, братишки, цингоюИ осыпятся зубки твои,И в больницу тебя не положат,Потому что больницы полны.Там же, братцы, конвой заключенных,Там и сын охраняет отца,Он ведь тоже свободы лишенный,По приказу убьет беглеца!Рецензент держал картонную папку в одной руке и, похлопывая другой по обложке, растолковывал Севе, сидевшему рядом на скамейке в сквере Литинститута:
— О ком ты написал? О знакомых урках? И ничего хорошего в жизни не нашел. Не нужно нам этого... у нас Литературный институт, а не библиотека блатных воспоминаний.
Мимо скамейки проходили
— Он думал, я Олешу не знаю! А я с ним лично знаком!
— А меня мучил метафорами!
— Ну, главное — все завершилось.
Рецензент глянул на Севу, заметил его почти скорбное выражение лица и успокоил:
— Но ты не расстраивайся! Научиться быть писателем в институте — нельзя... — рецензент поднялся, — сам пиши и читай хороших писателей.
— Что ж вы сами в институте преподаете? — поднялся следом Сева.
— Я? Я... Кормиться семье надо.
Консультант протянул Севе его «творения» и ушел, влившись в Бульварное кольцо.
Он сидел за столиком, уткнувшись взглядом в чашечку остывшего кофе. Разлившаяся невзначай кофейная жижа накрыла часть надписи на блюдце и можно было прочесть «фе „Националь“.
Напротив него на пустующее место плюхнулся кто-то солидный — он видел только рыхлый живот, прикрытый широким пестрым галстуком. Поднял взор и обнаружил пятидесятилетнего мощного мужика в темно-синем габардиновом пиджаке с привинченным к отвороту орденом Ленина, которым награждали до войны — штучно.
Рядом с мужиком уже стояли официантка с метрдотелем. Мужик диктовал:
— Банку крабов с майонезом...
— Нужно узнать, есть ли...
— Узнайте, — тоном, не терпящим возражений, перебил посетитель и продолжил: — И два раза пожарские котлеты с макаронами в одну тарелку.
Он узнал посетителя.
Обслуга ушла, и посетитель обратил свое незанятое внимание на него: тельняшка, суконка — непривычный наряд для этого заведения.
— Ты знаешь, кто я? — спросил посетитель.
— Вы кинорежиссер.
— И народный артист, — похоже угрожающе добавил режиссер, — а откуда меня знаешь?
— Ваши портреты висят в кинотеатрах.
— Какие фильмы я поставил?
Сева приготовился было отвечать, но подошел метрдотель и угодливо поставил перед режиссером банку с крабами:
— Нашли последнюю...
Режиссер с упоением занялся принесенным, а Сева, чтобы не мешать мэтру, на блокнотном листке перечислил все творческое наследие режиссера и протянул реестр...
Режиссер облачился в золотые очки явно забугорного изготовления и глянул в листок.
— Правильно! Ты что — моряк?
— Недавно демобилизовался
— Где служил? — допрашивал народный артист, глядя поверх золотых очков.
— На Балтике.
— Точнее!
— Рижская военно-морская база...
— О! — оживился режиссер, — я поднимал в Риге национальное кино. Там тогда командовал адмирал Головко-младший...
— Он и сейчас командует...
— Хочешь у меня работать? — великодушно спросил народный.
Вопрос не требовал ответа.
На этой съемке ни Севе, ни его нынешнему коллеге ассистенту режиссера Певзнеру нечего было делать. Командовал съемочной площадкой представительный мужчина с обширными залысинами и волевым профилем — второй режиссер Иван Иванович, которого в обиходе для удобства звали Ван Ванычем.