Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
Они же растянулись, рассыпались зелёными подвижными точками и слепо накатываются в мою сторону. Впереди всех бежит мой хорошо знакомый, самый напористый и выносливый. Он мнёт огромными босыми ступнями жёсткую сухую траву, жалкий кустарник. И он, пожалуй, только один видит меня.
Облик моего знакомого весьма своеобразный. Вижу его мощное ярко-зелёное тело; длинные огненно-рыжие волосы развеваются суматошными крыльями за широкой спиной; ярко-малиновая лента через плечо и в сильной руке тонкое, спицей, чёрное блестящее копьё. Эдакая раковая шейка, да и только. Вообще-то зелёные
Жарко. После двенадцатичасовой гонки на моём лице насохла солёная корочка, губы сухие и горячие, шершавые. Даже не хочется думать, что где-то есть вода, в которую можно упасть и погрузиться с головой.
А они уже рядом.
Я поддёрнул трусы, осмотрел крепление кроссовок, помахал рукой зелёным, приглашая их обратить на меня внимание.
Заметили, приободрились, молча потрясли копьями. На Недотроге кричать нельзя. На ней нельзя выть, нельзя громко ахать и охать…
И вот они набегают бесшумно, как в немом видении во сне.
Пора и мне.
Делаю несколько медленных шагов, приноравливаясь к ритму, дороге и расстоянию. Чувствую: ноги оживают, пружинят, набирая скорость. Через минуту я уже в своём нормальном состоянии – в беге.
Позади уже двести километров, впереди ещё около ста. Километров через пятьдесят они начнут выдыхаться. Через семьдесят, если будут силы и охота, я с ними поиграю. Не со всеми, конечно. К этому времени большинство зелёных уже отстанут и затеряются в пространстве. А поиграю с самыми выносливыми из них, среди которых мой огненноволосый упрямец.
Игра сама по себе опасная, но я привык и всё чаще развлекаюсь. Узнал бы о моей забаве Коппент, наш начальник станции, плохо бы мне было. Но Коппент далеко, а я практически ничем не рискую – у зелёных нет ни хитрости, ни какой- либо тактики. У них одна цель – догнать меня лавой.
Я подпускаю их так близко, что они сопят мне в затылок и пытаются достать копьём. Затем делаю резкий рывок и разворот и бегу навстречу зелёным, делаю большую дугу и выхожу их возникшей у них неразберихи. Некоторые из преследователей так и продолжают бежать, но уже не за мной, а по инерции невесть куда, другие останавливаются и бестолково топчутся на месте, третьи – двигаются за мной по кругу. Вскоре они все сбиваются с толпу и останавливаются окончательно. И только один из них не упускает меня – мой рыжий, самый рыжий. У него хороший накат при беге, и сам бег до того плавный и бесшумный, словно он не касается земли, а парит над ней.
После игры он один бежит за мной. Выдерживает ещё двадцатку, но у Чёрного Камня резко останавливается и долго смотрит мне вслед. А я сбавляю темп, успокаиваюсь и уже трусцой добегаю до Стены.
Примерно через шестьдесят часов они опять появятся в окрестностях станции там, наверху, на плато. Тогда в затравке побежит Семшов и уведёт зелёных…
Потом дойдёт очередь до Валентино, а затем вновь бежать мне…
На Недотрогу брали добровольцев из бегунов – участников пробега двухсотпятидесятикилометровой дистанции, в просторечье получившей название «Гигантская петля».
Попасть во внесолнечную экспедицию
Для начала поверяющие – неприметные с виду, молчаливые и спокойные люди – заставили всех по одному пробежать своей оптимальной скоростью шагов пятьсот-шестьсот, и сразу же три четверти претендентов отсеялись. Для дальнейшего участия в конкурсе, как заметили догадливые, оставили обладателей мягкого и бесшумного бега.
Затем раздали анкеты с большим количеством вопросов без какой-либо логической связности между ними. После просмотра анкет, отобрали семнадцать человек, в том числе и меня.
Две недели не то тренировок, не то полевых испытаний. Бег. Бег. Бег! Короткие, средние, длинные и сверхдлинные дистанции. На стадионе, на пересечённой местности, в жару.
Пятерых отчислили за то, что после двухсотого километра ритм бега у них ломался, терялись мягкость и бесшумность. Ещё трое любили после такой же дальности начинали помогать себе бессмысленными криками и восклицаниями, их то же отвели. Некоторые ушли сами…
Прекрасным августовским утром оставшихся – пять человек – посадили на припланетку Земля-Юпитер-Нептун, а через неделю, вернее, через шесть независимых дней, нас встречал на орбитальном спутнике Недотроги начальник станции, единственной пока что на поверхности планеты, толстый, неповоротливый и неприветливый Коппент. Говорил он медленно, полушёпотом. На его массивном носу лепилась, совершенно не уродующая его, бородавка, с пятью проросшими из неё золотистыми волосками.
Коппент долго и придирчиво рассматривал нам из-под высокого лба, поблескивая озабоченными глазами, и остался довольным не всеми.
Во всяком случае, когда магнетоплант плавно проваливался сквозь атмосферу Недотроги вниз, в его кабине нас было только трое – я, Семшов и Коппент. Трое других, к досаде капитана звездолёта, так как они ему мешали, кружным путём были отправлены опять на Землю.
Подъёмник – узкая доска со страховочными ремнями – скошенный из-за небольшого каменного выступа, ожидал меня у Стены. Стена в этом месте, обработанная специальным закрепителем, не осыпалась, и можно не опасаться, что на голову нежданно-негаданно свалиться камень весом с полтонны. Правда, на Недотроге, вполне хватило бы и камешка в пятьдесят граммов, чтобы рядом со мной или прямо на мне взметнулся сокрушительный бело-огненный вихрь взрыва.
Я, сняв кроссовки, несколько минут босиком походил и сделал несколько приседаний рядом с подъёмником, спокойно привыкая к шагу. Зелёные к Стене не подходят. Чувствовал себя хорошо. Сердце ещё гнало горячую кровь, слегка стучало в висках, но хотелось жить и радоваться.
Прекрасные минуты!
Триста километров трудной гонки позади, и хорошо ощущать, как все мышцы в приятной истоме начинают успокоено и сладко подрёмывать, эластично растягиваться и с притупленной реакцией отвечать на мои желания двигаться.