Изнанка мести
Шрифт:
С наступлением ночи стало невыносимо холодно. Ее трясло. Глаза щипало, горло болело. Вика встала и медленно побрела. Доносились автомобильные гудки, гомон машин, далекий лай собаки. Она шаталась, спотыкалась, наталкивалась на неровности на тропинках и бордюрные камни в полутьме, среди теней и бледного света луны. Она не знала, зачем это делала, и куда шла, но сидеть на месте и окоченевать было еще хуже. Когда устала, притулилась на детской площадке, потом снова пошла. Ночь завладела городом. Машины шумели все реже, воздух становился холоднее, затихли птицы.
Ей захотелось вернуться в теплый уют дома, прижаться к горячему близкому телу.
Никогда теперь это не будет возможным. Вика без стеснения позволила рыданиям вырваться из груди. В тишине они раскатились далеко. Как жестоко он говорил, что завтра она проснется и будет думать, что ей все привиделось. Но это не так. Его холодный голос вечно будет шипеть в ее ушах, не давая забыться.
Никогда она не сможет больше прикоснуться к нему. Зачем ему нужно было ее сердце? Сможет ли она жить с ледяной пустотой внутри? Одна, совсем одна.
Под утро Вика обессилела от холода, собственных слез, попыток не замерзнуть, двигаясь быстро. Она ждала новый день в надежде на солнце и тепло. Хоть бы Олька никуда не уезжала. Она бы нашла у нее приют и сочувствие.
Вика не в силах была перестать плакать. Только теперь она уже не захлебывалась, соленые ручейки медленно сползали по щекам, скулам, катились по шее. Вика не вытирала их – какой был в этом смысл?
Что же ей делать? Разве не могла она вернуться домой, чтобы отогреться?
Не выставит же он ее сегодня?
От помысла просить прибежища, пойти и увидеть Ярослава, голова закружилась. Если бы был хоть единственный шанс, что он впустит ее, простит (за что?), готов будет жить с ней дальше, она бы валясь в ногах. Она бы умоляла, забыв про обиду. Но она знала, она видела в его глазах вчера, что возврата нет. Нет никакого будущего – только скорбное прошлое. У нее больше ничего не было. Он у нее все отобрал. Какая она дура, что так поспешно убежала из дома. Хотя бы ключи от машины взяла. Сейчас бы прикорнула там.
Усталость брала свое. Где она могла поспать? Можно было пойти на городской пляж, прилечь на лавочке. Вика повернула.
Ей, как и вчера, было непонятно, что он хотел. Было ясно только, что ему все-равно, если она умрет, если она плачет или просто растерянна. Он не любил ее. Вика чувствовала, что больше не существовала для него, а если и существовала, то как предмет вызывающий презрение. А может быть равнодушие?
Она не знала, и это казалось невыносимым.
Она предпочла бы, чтобы он убил ее. Она была женой-подстилкой, женой по расчету, нужной для тонкой интриги, не затронувшей сердца и выброшенной за ненадобностью. Она, как женщина, потерпела полное поражение.
Мамочка, это, правда, происходило с ней? Это ее обманули? Это ей воспользовались? Это она – разменная монета? При мысли об этом по телу Вики пробежала новая судорога. Она должна взять себя в руки.
Как это унизительно — быть вышвырнутой на улицу!
Когда же берег?
Она уже почти дошла до реки, когда само провидение послало воспоминания о бабушкином доме. Старом, сморщенном, неуклюжем деревенском доме, в котором она не была… Вика задумалась: сколько? Месяца два-три точно не была. Дом находился в Подмосковье, минут сорок по Казанскому направлению. Конечно, туда добираться долго и неизвестно что там и как, но это крыша над головой. Ключи, как и двадцать лет назад, припрятаны под шифером облезлого сарая, и если лачугу не облюбовали бомжи, она сможет провести там несколько дней. «Опять же: только в том случае, если Ярослав не прибрал и ее», – напомнила себе Вика.
Ей безумно захотелось оказаться под сенью ветхого жилища. В детстве она проводила там каникулы, ела бабушкины блинчики из печки и сладчайшую клубнику, чесала за ухом плешивого кота и гонялась за бабочками.
Ей нужна была электричка. Пусть денег с собой не имелось – она могла запрыгнуть на платформу через какой-нибудь дырявый забор.
Некоторое время Вике понадобилось, чтобы сообразить, где она находилась, и определить, куда повернуть. Сначала она шла бодрой походкой: у движения была цель, но вскоре усталость победила. Сколько же ей тащиться до вокзала? Часа три-четыре не меньше. Почему вчера она сразу не вспомнила про деревенский дом и не поехала туда вместо бесцельного блуждания по городу?
День вступал в свои права. Поднялось солнце и выпило немногочисленную влагу с травы. Люди выползли из подъездов и заспешили на пробежки, выгул собак, на работу. Автомобили засуетились на дорогах, троллейбусы и маршрутки стали собирать пассажиров. Тоненькие струйки людей текли к метро, сливаясь в бурные реки. Вика присоединилась к потоку и проскочила через турникет, прилипнув к толстому парню лет пятнадцати. Раньше она этого никогда не делала, но сегодня не могла не воспользоваться метро. Идти пешком сил не было.
В подземке стояла духота и противно воняло. Вика не спускалась сюда года два: машина, такси, водитель деда. Люди толпились, занимая места ближе к входам в вагоны, которые еще не пришли на перрон. Лавочки были оккупированы, поезда забиты до отказа. Вика втиснулась меж потных тел. Хорошо, что народу много: толпа не давала упасть. Дышать было нечем, и Вика поминутно сглатывала, подняв лицо и стараясь поймать свежий воздух. Пассажиры торопились на станциях-переходах, заранее понимая, в какую сторону бежать. Только она бестолково долго читала указатели, выходила не из того вагона, продиралась супротив потока. Голова гудела, будто всю ночь хозяйка отплясывала в шумном клубе. Глаза слезились и не желали сосредотачиваться на буквах. Вика сама себе казалось сомнамбулой.