Изнанка мести
Шрифт:
Стоп!
В поезде Вика открыла папку с бумагой и стала быстро рисовать, создавая элементы ограды любимого особняка. Иногда отвлекалась и смотрела, задумавшись, в окно. Тревога быстро наполняла сердце, и она переключалась на рисунок. Здесь выводила сказочный цветок, там завиток в стиле Врубеля. К концу поездки она имела несколько набросков: ограда, подсвечник и дверная ручка. Когда поезд прибыл на вокзал, встала и за толпой прошла к выходу. Сегодня не прыгнешь с платформы: юбка должна иметь приличный вид.
Вика настраивалась, уговаривала себя быть смелой. «Ты умеешь держать себя, ты сегодня элегантна и бесконечно привлекательна, – повторяла она как заклинание, – ты будешь беспечной и улыбчивой. Уверенной. Тебе нечего бояться
Но от мысли о том, что она снова взглянет в рыжие глаза, увидит жесткое красивое лицо, ей становилось не по себе. Из подсознания выплыли строчки, которые когда-то давно читал ей отец. «Ягуар – это сумеречный хищник. Он охотится после захода солнца и перед рассветом. При атаке эта кошка старается сильнейшим ударом травмировать жертву в момент падения».
Вика выругалась. Только этого не хватало – сравнивать повадки ягуара с действиями мужа.
При виде Ярослава она сжалась. Вместе с Зуевым он стоял у большого окна, сквозь которое в серое государственное здание проникал свет – Вика сразу увидела их. Он медленно обернулся, и янтарные глаза окатили её холодной волной ненависти. Руки Вики непроизвольно дернулись, а горло сковал железный обруч. Она ощущала, как он сжимается внутри шеи, не давая ей глотать.
Ярослав был в оливковом костюме, белоснежной рубашке, небесного цвета галстуке. Он был божественен, мимолетного взгляда, брошенного на него, хватило, чтобы начать задыхаться. Даже искаженное гримасой злобы, лицо было таким красивым и родным, что она продолжала смотреть на него, не в силах бороться с охватившими её ощущениями. Она ненавидела и себя и его за чувства, которые он ей внушал, но ничего не могла поделать.
Если она позволит себе хоть раз показать их, он уничтожит её. Он уже растоптал её. Что у неё осталось? Только гордость, прямая спина, да высоко поднятый подбородок. Чем похвастаться нищему? Сохранением собственного достоинства. Стоит ей дать слабину, и он сотрет её в порошок. Главное – высоко держать голову. У неё ледяное сердце. Он не сделает ей больше больно.
Она уверенно стояла, укрепляя (ну, по крайней мере, стараясь укрепить) свой дух не только против внешних зол, но и против предательских чувств, которые бушевали в ней. На её стороне – прирожденная сила воли, острый ум и опыт. Ей уже приходилось бороться со злом. Не она ли отличалась твердостью и наблюдательностью? Любовь, которую подарили ей родители, не останется ли навсегда с ней, что бы ни случилось? Частью её, ей самой? Довольствие, которым окружал её дед, и которое было с ней до недавнего времени, не помешало ведь ей вовремя понять, как ненадежны люди. Размышления над судьбой разве не привели её к трезвому взгляду на жизнь и не выковали характер? Не научили на все смотреть свысока и надменно?
Вика повторяла себе это снова и снова, но она сама не понимала, как умудрилась сохранить внешнее спокойствие и сдержанность, пока служащая загса что-то говорила. Слова отдавались в ушах, будто она слышала их через огромную алюминиевую трубу. Колени Вики тряслись, она всё больше теряла присутствие духа, но нашла в себе силы стоять рядом с человеком, который использовал её и бросил. Осторожно взглянула сквозь стёкла очков в потемневшие глаза и постаралась выдавить беспечную улыбку.
Последний месяц она видела в зеркале отражение красных глаз (именно поэтому сегодня была в очках) и опущенные уголки рта. Попытки приподнять их не создавали радость на лице, а превращали губы в замкнутую неприветливую линию. Смотреть на это было невыносимо. Вот и сейчас она хотела, но все-таки не сумела улыбнуться. Напряглась, ожидая, что Ярослав скажет колкость. Он молчал, глядя с холодной усмешкой.
Вика сама себе показалась неповоротливой куклой. Она старалась не смотреть на него, но и не отворачиваться. Кроме всего прочего, она вынуждена была оставить его фамилию. У неё не было денег на замену документов. Она за это себя ненавидела, но что она могла
Смесь противоречивых эмоций промелькнула на лице Ярослава, когда он услышал, что она остается Выгорской: потрясение, жалость и нечто вроде удовлетворения тем неоспоримым фактом, что она жестоко наказана за преступления своей семьи. Ярослав, похоже, злорадствовал: фамилия будет его клеймом на ней.
Вика вдруг залилась краской, отчетливо вспомнив его ладони, почти смыкавшиеся на талии, когда он насаживал её на себя. Он заставлял её смеяться, стонать от наслаждения, сжимал в объятиях так крепко, словно не собирался отпускать. И всего хуже, он так вскружил ей голову, что она влюбилась. Он принудил её полюбить себя. Более безжалостные люди ей не встречались. Теперь, оглядываясь назад, она ясно видела: всё, что делал Ярослав, служило одной цели. При мысли о том, как хладнокровно он разбил её ауди, целовал, сделал предложение, сыграл свадьбу, Вика заскрипела зубами. Из всех эгоистичных и наглых людей, из всех мужчин, которые ей в жизни сделали больно, он был самым отвратительным. Как он, должно быть, забавлялся, соблазняя её! Вику пробил озноб, она плотнее закуталась в палантин, и бросила мимолетный взгляд на его руки. Красивые и крепкие, они спокойно спускались вдоль тела.
День развода, как никакой день до этого, не показал ей с такой ясностью все, что с ними произошло. Ненависть Ярослава к ней, презрение его к каждому дню, ко всякой мелочи, которая была ей дорога. Она осознала, что они люди разных миров, для неё нет никакого места в его будущем, так же как и в прошлом. Она даже догадалась о его страдании и боли. Напомнила себе, что его можно пожалеть. Да, Вика поняла то, что следовало понять давно.
Как только копия свидетельства о расторжении брака и паспорт со штампом были в руках, она выскочила на улицу со смесью страха и стыда. Пусть это выглядело глупо, но тревоги последних часов забрали у неё последние силы. Не оглядываясь, Вика быстро пошла по улице, оставляя в прошлом безумный брак.
Собеседование, пройденное в тот день, Вика почти не помнила. Кажется, его провела менеджер по персоналу с пышным бюстом. В любом случае, оно оказалось неудачным.
Месяц после развода был полон отчаяния и ужаса. Четыре недели она безрезультатно тыкалась по предполагаемым работодателям. Выгорский лишил её московской прописки, поэтому её не взяли даже в «Макдоналдс». Ей нужна была неофициальная работа, а это оказалось не таким-то простым делом. «Станешь лапти плесть, как нечего есть» – крутилось в голове. Неустроенность серой тоской окутывала существование. Беспокойство за будущее, отвращение к настоящему, сожаление о прошлом – все смешалось в жидкую кашу. Вика не понимала, каким будет грядущий день и что ждало её за поворотом дороги.
На смену летним снам, когда она проваливалась в темную бесчувственную бездну, пришли сны осенние, яркие и не очень, добрые и злые, короткие и длинные. В них она с отчаянием искала работу, думала о деньгах, порой с сожалением покупала что-то или раздумывала о том, что будет есть на ужин. Ей снилось, как она несла хлеб домой, роняла его в грязь и отчаянно решала: поднять или нет? Виделось, как покупала серёжки, а потом спрашивала себя, зачем это сделала? Были и другие концовки у ночных видений: жестокие руки сжимали её плечи и трясли. Сил вырваться не было. Не хватало духа крикнуть, чтобы её оставили в покое. Только жалкий шепот: «Пожалуйста. Больно. Не надо». Она просыпалась с этими безвольными словами на губах. Одно и то же. Из раза в раз. Она знала, чьи руки трясут её, знала, что не должна бояться. Но боялась.