Изнанка модной жизни
Шрифт:
– Потому что подумалось… Подумалось о наших потомках.
– Уже? Так быстро? Душа моя, как это… - он был растерян, и смотрел на меня с таким удивлением, что, когда до меня дошло – что он имеет в виду, я засмеялась еще громче. Софи, с трудом разбирая дебри нашего языка, похоже, тоже поняла меня слишком уж утрированно.
– Нет, что вы, я о наших внуках, правнуках, и вообще, людях, что будут жить через триста, четыреста лет после нас. Я думала о том, что приятно знать, ну, что они будут читать о нас, ценить те вещи, что мы создаем, - ответила я уже с глазами полными слез от смеха.
– Что
– Я пока не знаю, но очень хочется придумать нечто такое, что останется потомкам, - ответила я, и с любовью посмотрела на самых близких мне людей – мужчину, любовь которого стоила того, чтобы пройти этот путь, и женщину, чья искренняя забота и дружба доказали мне, что женская дружба – не пустой звук.
Мы вышли из дормеза, и я замерла – город освещало встающее на востоке солнце. Купола церквей и храмов горели золотом. Утренний морозец делал воздух прозрачным, звенящим. На глаза снова накатились слезы – теперь уже от эмоций, что захлестнули в считанные секунды.
– Боже, как это красиво, - прошептала я, скорее, сама себе.
– Боже? Ты уже свыклась? – ответил Михаил и приобнял меня за плечи.
– Бог в сердце, и не важно, как его называть. Бог в любви, вот в этой красоте по утрам, в тишине перед рассветом, в детских кроватках, он во всем, даже вот в этих березах, - болтала я, и не могла остановиться. Березы – вот теперь я понимаю тоску поэтов по березам.
Просека, в которой мы остановились, была на возвышенности, и сейчас эта картина перед нами казалась чем-то волшебным – дорога, обрамленная белыми березками, а вдали – город, в котором я жила много лет спустя.
– Ты говоришь так, будто всегда была русской, - от чего-то очень грустно прошептал мне на ухо муж.
– Может так оно и было. Ты веришь в прошлые жизни?
– Это еще что? Ты обязательно должна мне рассказать обо всей этой ереси, - теперь засмеялся уже Михаил.
Он окрикнул всадников, что сопровождали наш обоз верхом, и те двинулись вперед. Мы вернулись в дормез, и Софи нехотя перешла в соседний – небольшой, где они ехали с Марией – я не смогла оставить свою первую крепостную. Слишком много в её глазах было преданности и мольбы. Они со Степаном ехали с нами. Миша долго сводил брови по этому поводу – не понимал, что они станут делать в городском доме, но я настояла, уверив его, что работу им я найду лично.
– Если мне придется отбыть на некоторое время, ты не будешь зла на меня?
– мы лежали рядом, и он ласкал губами мою ладонь, я, в свою очередь, ловила его пальцы и гладила их. Но тут я резко привстала на локтях и посмотрела прямо ему в глаза:
– Когда?
– Не бойся, душа моя, не раньше, чем через пару недель.
– А как же наш «медовый месяц»?
– Что это? – он так же привстал и посмотрел на меня вопросительно.
– Ну… Это месяц, когда муж и жена вместе проводят все время, - воистину, язык мой – враг мой. Наверное, это еще не вошло в обиход.
– У нас вся жизнь будет медом, голубка моя, - обнял он меня и засмеялся.
Дормез встал, на улице зазвучали голоса.
– Нужно перейти в карету, так мы быстрее доберемся. Дома нас ждет теплая
Утро было слишком насыщенным, и к десяти утра, когда мы прибыли к дому моего мужа, а теперь и моему дому, глаза начали слипаться. Нас встретила экономка и дворецкий. Михаил представил нас, но я хотела только одного – ополоснуться, выпить горячего чая и лечь в постель, которая не подпрыгивает на ухабах, не качается и не застревает в сугробах. Неделя в дороге – это мало по здешним меркам, но сколько у меня позади этих недель? Я решила, что спать буду столько, сколько влезет, и ступила в свой новый дом.
Как говорится, если хочешь рассмешить Бога – поведай ему о своих планах. Так и получилось, но в отличие от той, старой моей жизни, где телефон можно отключить, двери не открывать, взять больничный, или вовсе – пару дней за свой счет, здесь таких радостей не было.
– Хозяйка, душенька, подымайтеся, тама человек стоит. Стоит и не уходит, говорит, мол, пока с мадам Мадленой не поговорю, шагу не сделаю на выход. Я ужо хотела его кочергой отходить, но эта тощая-то, видели, что всем тут управляет, будто генерал…. Анна. Она меня велела гнать от стыда, - над моим ухом разливался напевно голос Марии, которую уже, судя по всему, по достоинству «оценила» экономка Михаила.
– Никого не надо кочергой, Мария. Который час? – я не хотела открывать глаза, но, судя по тому, что и как говорила Мария, Миши в ней уже не было. Я даже не слышала, когда он ушел.
– Говорят обед уж, а у самих ни каши не спроворено, ни хлебу. Столовую говорят имеют в другом крыле. Не пойму я в каком-таком крыле, барыня, но вы меня не ругайте. Я только с виду такая непутеха, а на самом-то деле у меня в руках знаешь, как все горит и спорится? – продолжала она.
Я не хотела её прерывать – уж больно «вкусно» и искренне она рассказывала то, что для нее в диковинку. Лежала, нежась и потягиваясь, слушая воркотню Маши и была совершенно счастлива от того, что не нужно вскакивать, куда-то спешить, ехать, торопится.
– Ладно, Мария, а пристроили-то вас со Степаном куда?
– Барин Степку то маво увел, говорит, раз, конюшить умеешь, то и работа сразу есть – он к лошадям своим пошел, вот и велел мне к тебе никого не пускать, так и молвил: - чтоб ни брякнул никто ничем, и не стукнул. Вот я и сижу у двери, гоняю всех, как мух. А эта тощая, как её.. Анна, говорит, мол, этого человека надо самой хозяйке выслушать, и пакет от него принять.
– Что за человек-то Мань, - я открыла глаза и подняла голову.
Она тут же замолчала и выражение лица сделала очень серьезное. Я засмеялась.
– Дык, говорит, от матушки самой, от Царицы нашей. Чего мелет, чего мелет? Нужли Царице дело до нас есть? её сам Бог выбрал, а мы...
– Что? Чего же ты мне раньше-то не сказала, - сон сняло как рукой.
Я подскочила и как заведенная закружила по комнате.
– Зови Софи, срочно, мне надо одеться, давай, Мария, поторопи её.
Вот тебе и выспалась, вот тебе и графиня. Ну, раз хотела имя свое оставить в учебнике моды, значит и спать – роскошь. Как говорила моя бабуля: «Не от того обеднели, что много ели, а от того, что много спали». А они там лучше знали, всяко лучше.