Изнанка свободы
Шрифт:
— Не веришь? Как хочешь, дело твое. Но я много лет изучаю вопрос и могу сказать точно: все к этому идет. Среди людей больше не рождается великих магов. Не создаются изобретения и артефакты, не строятся дворцы. Вспомни, ты же увлекался историей: раньше мир развивался, менялся. Сейчас мы застыли на одном месте, как муха в янтаре. Да что за примерами далеко ходить! Даже такая непостоянная вещь, как мода в одежде, ходит по кругу.
— И правда, трагедия. Мы все умрем без новых фасонов. Можно начинать паниковать?
— Я же говорил, что ты мне не поверишь.
— Ну,
По-хорошему стоило прекратить этот разговор. То, что я насквозь вижу все штучки Джаниса по привлечению внимания, еще не значит, что они совсем на меня не действуют.
Он всегда носился со странными идеями и немного безумными теориями. Пожалуй, на этот раз я не свернул разговор лишь по одной причине.
Все его концепции рано или поздно оказывались близки к истине.
Отвратительная привычка быть всегда правым! Брат мог ошибаться в нюансах и даже отдельных допущениях, но идеи, с которыми он приходил, никогда не были совсем высосанной из пальца чушью.
Не хочется думать, что он и сейчас может оказаться прав.
Не хочется, но придется.
— Хорошо, — согласился он. — Если веками почти не меняющаяся мода для тебя не аргумент, то как насчет оружия? Моделей кораблей? Состояния медицины?
Здесь он попал в цель. Я достаточно интересовался историей, чтобы не признать, в его наблюдениях было нечто, заставляющее задуматься. Зерно истины, чтоб его. Из которого проклюнулся неслабый такой росток сомнений.
Не то, чтобы в мире все совсем не менялось. Менялось, но как-то… незначительно, что ли. В мелочах.
Если верить летописям, раньше было иначе.
— Продолжай.
— Другой пример — политика, — он кивнул на гобелен с картой. — Сам знаешь, на что сейчас похожи великие империи прошлого. Одни измельчали, другие еле держаться, а от третьих и вовсе осталась лишь пара упоминаний в рукописях.
— Это жизнь. Империи ничем не отличаются от людей, так же проживают молодость, зрелость, старость и смерть.
— Тогда где молодые волчата, готовые растерзать стариков? Кто придет на смену разеннскому волку? Толпы голозадых варваров?
Я удивился. Не припомню, чтобы Джанис когда-либо вещал с такой страстью. Он всегда словно плавает в прохладном спокойствии, поглядывая на все с легкой отстраненностью.
— Не подозревал в тебе преклонения перед имперским величием.
— Я говорю о тенденции! Мир умирает, а ты не желаешь видеть дальше юбки княгини Исы. К слову, Элвин, тебе стоит ее бросить. Ты вообще слишком много носишься со своими женщинами. Они тебя погубят.
— А тебе стоит заткнуться и не лезть в мои дела, — прошипел я, мгновенно наливаясь бешенством.
Он и вправду заткнулся. Потом выдохнул и развел руками:
— Прости, виноват. Не имел никакого права поучать тебя или говорить этих слов.
Что еще
— Ладно, проехали.
Мне тоже не стоило так реагировать. Но Иса… это Иса. Больная тема.
— Давай дальше. Мы остановились на приятной новости, что все умрут.
— Империи, мода — просто примеры. Возьми любую сферу жизни — искусство, быт, знания. Не создается НИЧЕГО нового.
— Хорошо, убедил. И какие выводы мы должны из этого сделать?
— Мир гибнет, Элвин. По моим прикидкам, это началось после гибели богов. Их смерть пошатнула равновесие.
Я вздохнул. Закат богов. Я помню…
Накануне мы приняли Оммаж. Позади были мучительные месяцы полные боли, унижений и безумия. Память сохранила их кусками, обрывками.
Тень вскрывает все худшее в человеке. Самые темные, самые гадкие подвалы души. Как нарывы, полные гноя. Вскрывает, чтобы выпустить наружу.
Вседозволенность и власть, что ставят на грань безумия.
Искус.
Кучка брошенных, обиженных детей, наделенных пьянящим, почти безграничным могуществом. На моих глазах ровесники сходили с ума в битве со своими желаниями, превращались в уродливых и злобных монстров — куда там Изабелле Вимано.
Это всегда было личным выбором.
Никто не вмешивался. Никто не заставлял нас делать то, что мы делали с собой и другими. Достаточно было убрать запреты. Остальное мы устроили сами. Те, кто смогли остановиться, стали Стражами. Прочих пожрал Хаос.
Вот потому я и смеюсь над квартерианскими заветами. Врожденный нравственный закон, отличающий людей от животных и фэйри — не более чем миф. Опыт неумолим: каждый человек в душе мразь. Каждый — врата Черной. Дети — ничуть не меньше, чем взрослые. Быть может, даже больше. Жадные, хищные зверята.
Я выжил не потому, что такой хороший и благородный. Просто умный. Сумел понять, что происходит. Сумел сделать выводы. Сумел не перейти черту.
Но я знаю себе цену. Она невысока, и утешает лишь то, что цена любого иного человека не выше. Никто из нас не остался чистеньким. Каждый искупался в нечистотах собственной души, чтобы познать меру собственной мерзости. Каждый был виноват перед каждым. Встав на колени, чтобы принести клятву, мы простили друг друга молча.
Никогда не обсуждал это с братьями и сестрами. Никто из Стражей не любит вспоминать кошмар, предшествовавший Оммажу. Нас осталось двенадцать. Двенадцать выживших. Вместе с присягой верности мы получили новые имена и разрешение от сюзеренов использовать свою силу. «На благо мира» — сказали боги, уходя на последнюю битву.
Джанису и Юноне было десять лет. Августе девять. Мне и Мартину по восемь, а остальным и того меньше…
Плохо помню своих сюзеренов, но одно знаю точно: боги не добры и не милостивы, как любят твердить служители храма. Они, как и сам наш мир — жестоки, практичны и не склонны терзаться сантиментами.