Изнанка желаний

Lt Colonel

На ходу я потёрла перстень. На голубой камешек, оправленный в него, будто паутину накинули. Его поверхность испещряла сеть еле заметных сероватых линий. Раньше их не было.

— Долбаное махо сёдзе… нет, мазо сёдзе. Ха, да покажи кому-нибудь то, что пережила я, он навсегда забудет про магию!

Возле своей парадной я вспомнила слова, которым меня научил Бехемот.

— Именем священного договора двух лун взываю я к силе внутри меня, — сказала я, — Верни меня обратно к людям.

Я зажмурилась,

отчаянно молясь, чтобы идея сработала. Либо нужные слова, либо желание, стоявшее за ними — что-то из этого должно было вытолкнуть меня в реальный мир.

Я стоял так, может, полминуты. Вряд ли больше. Из транса меня вывел хриплый голос, раздавшийся рядом:

— Сашка? Ты что, пьяный? Или обдолбался. Ну точно обдолбался. Извращуга сраный. Знал, знал ведь, что ты больной. За детьми подглядывал?!

Я открыл глаза — и увидел Толяныча. А ещё увидел, что снова стал парнем. Как и то, что одежда моя не восстановилась.

Иными словами, на мне висели сущие лоскуты, которые ничего не скрывали от пытливого взгляда местного алкаша, драчуна и просто говнистого человека.

И как назло, красная морда вкупе с мутными глазками-щёлочками указывали на тяжкое похмелье, мучившее Толяныча. В таком состоянии он цеплялся ко всем подряд и затевал драки из-за сущих мелочей.

А практически голый я, стоявший неподалёку от детской площадки, мелочью не был.

Толяныч заиграл желваками. Пропитые мозги работали со скрипом, но итог их деятельности был несомненен.

Будет мордобой.

Сраное мазо сёдзе.

Глава 4

Меня чуть не сожрал демон. Мне разнесли квартиру. (Где, кстати, машины МЧС, где сигналки полиции? Алло, у дома стены нет!) Мою тушку чуть не сожгла буйная дамочка.

А теперь на мне решил отыграться за свою головную боль и мерзкий привкус во рту долбаный алкаш. Магия — это чудо, не правда ли? Она делает жизнь проще и веселее.

Сверкая засаленной майкой, Толяныч подступил ко мне, размял кулаки. Однако обязательный ритуал перед началом драки соблюдён не был. По неведомой причине даже самый отпетый говнюк искал своим действиям должное обоснование — прикрытие, чтобы оправдать скотство.

— Ты, паря, чудишь. Думал, нормальный ты, свой человек. А ты — вон оно как. Эксгецибионист, да? — явно гордясь знанием сложного слова, выплюнул Толяныч, — Ходишь, трясулькой трясёшь. Кого тут поджидал, а? Бабу? Ребёнка?!

Кровавые подтёки на моей коже он напрочь игнорировал. Объективность в его достоинства явно не входила.

Зато морды Толяныч квасил знатно. Старый пьяница регулярно нарывался на неприятности; приставал к женщинам, требуя денег; не давал проходу избранным слабакам, которые в чём-то, по его мнению, перед ним провинились.

Жалобы

сыпались на Толяныча как из рога изобилия. Не раз ему делали последние-препоследнее предупреждение, возили отдохнуть в обезьяннике, но он всегда находил способ уйти от серьёзного наказания. К тому же местный участковый боялся его как огня и на все претензии заявлял, мол, Толяныч свойский мужик, незачем ему будущее ломать. Тот факт, что «свойский мужик» имел за плечами ходку на зону за грабёж и сам себе поломал что только можно (включая нос, не раз страдавший в стычках), в расчёт не принимался.

И ладно бы только это, но дрался алкаш так, словно вчера закончил профессиональную боксёрскую карьеру. С той поправкой, что не стеснялся пользоваться уличными приёмчиками.

Мы с Толянычем особо не пересекались. Я проходил ниже его радаров — чересчур невыдающийся, чтобы зацепиться, слишком неприметный, чтобы многое поиметь. Он порой занимал у меня на бутылку, как ни странно, отдавал — и тут же брал в долг снова. Надо полагать, я всё-таки отличался от обычного лоха, которого он просто тряс на деньги и ничего не возвращал, даже номинально.

Но перемирие закончилось. Я выкинул нечто, что лишило меня защиты незначительности. И хуже того, попался Толянычу, когда он пребывал в особенно паршивом настроении.

Мне на плечо упала лапища алкаша. Мы с ним были одного роста, но каким-то образом он казался выше. Склонился ко мне, обдав перегаром и вонью нечищеных зубов. Непередаваемое амбре — застарелый пот делал его ещё внушительнее.

— Не пацанское это поведение, понимаешь? Знаешь, что с такими, как ты, делают на хате? Учат. Вот и я тебя поучу…

Меня мелко затрясло — Толяныч, почувствовав это, ухмыльнулся. Подумал, что пациент подготовлен: дрожит от страха, примирился с тем, что его сейчас будут дубасить.

Но на самом деле я кипел от злости. А ещё от несправедливости мира. В чём я провинился перед (как выяснилось, реальными) богами, что они засунули меня в этакую задницу? Я вёл себя плохо? Да, лень и уныние считаются грехами, но я ведь никого не обижал! Жил и давал жить другим. А теперь на мне будет срывать раздражение какая-то пьянь.

Если и существовала невидимая шкала, показывавшая степень нервного напряжения, то у меня стрелка истерично стучала бы по красным значениям. Максимальная близость к срыву.

Бей, беги, замри.

Я пробовал бежать. Пробовал бить. Второе оказалось куда эффективнее. Замереть — ну уж нет. Я не груша для отработки ударов.

Сам не знаю, что побудило меня скопировать действие старого алкоголика. Деревянным движением я скинул руку Толяныча с плеча. Он так удивился, что я ещё способен сопротивляться, что растерялся. Иначе уже прописал бы в печень.