Изнанка
Шрифт:
Виталий проследил за его взглядом.
– Мы с ней дружили. Светлый человек был, простой. Она меня почему-то всегда по имени-отчеству называла, и это у нее звучало как-то особенно, по родному что ли. До сих пор не могу поверить, что ее больше нет.
– Я тоже, – вздохнул Борис. – Знаешь, о чем я подумал, когда позавчера увидел ее? Подумал, что она совсем не постарела. Осталась такой, какой я её и помнил.
– Тетя Ира сильная была. Даже после инфаркта быстро оклемалась.
– Что? – Борис поставил самовар на
Виталий стушевался, потупив взгляд, и хлопнул себя ладонью по лбу.
– Язык мой – враг мой.
– Когда у нее был инфаркт, Виталя?
– Год назад. Мы с Маринкой часто ее в больнице навещали.
«А я ничего не знал! – злясь на самого себя, подумал Борис. – Год назад она едва не умерла, а я даже понятия не имел!»
– Не нужно было мне… – пробормотал Виталий. – Не сейчас.
– В письмах она писала, что у нее все хорошо, – будто оправдываясь, произнес Борис.
– Ну, ты ведь понимаешь почему.
Конечно, Борис понимал. Она не желала своими бедами омрачать близких. Писала по старинке письма на тетрадных листках, запечатывала в белые конверты с марками, и посылала родным людям. И всегда в этих письмах после слов приветствия были выведенные ровным уверенным почерком слова «У меня все хорошо». А родные верили и радовались, ведь в их жизни не прибавилось проблем. «Все хорошо» – прочитаешь такое, и на душе осядет частичка позитива. Отец тоже твердил эти слова, даже когда уже не мог самостоятельно подняться с постели. Ложь, пропитанная любовью.
Внезапно Борису захотелось пойти в дом тети Иры, обнять ее и тысячу раз сказать «прости». Просить и просить прощенье за то, что даже не пытался подвергнуть сомнению её «У меня все хорошо».
– Марина ждет, пойдем, Борь, – вмешался в его моральное самобичевание Виталий. – Прошлого не вернешь.
«Прошлого не вернешь», – мысленно повторил Борис и впервые в жизни ощутил всю тяжесть и безграничную печаль этой фразы.
Он поднял самовар, посмотрел в глаза Виталию и с трудом удержался, чтобы не сказать: «Мы сами скоро станем прошлым». Вместо этого выдавил улыбку и произнес:
– Теперь и я чаю захотел.
– Нужно было варенье еще прихватить, – Виталий оживился и посмотрел на ворота. – Может, вернемся?
Борис усмехнулся.
– Хватит с нас и конфет. А если что, вернемся.
– Думаешь?
– Угу.
«Варенье, чай, – подумал Борис. – Такие теплые слова. Частичка уюта в сумеречном чуждом измерении».
А сумерки больше не сгущались, достигнув того оттенка, какой бывает в пасмурный вечер в преддверии темени. Борис это отметил и записал в разряд «Хоть что-то положительное». Лишь бы больше не темнело. Лишь бы непроглядная ночь, как на обратной стороне луны, не входила в обыденность этой унылой территории.
– Знаешь, о чем я сейчас жалею? – сказал Виталий, шагая рядом
Борис хмыкнул.
– Думаю, учитывая обстоятельства, ты сейчас о многом жалеешь.
– Да, но…
Виталий резко остановился, замолчав на полуслове. Его глаза округлились.
– Ты что? – удивился Борис и проследил за его взглядом. Но ничего странного не заметил.
– Кажется, я что-то видел, – неуверенно произнес Виталий.
– Уверен?
– Не знаю, может и показалось.
Борис пристально всматривался в сумрачную пустыню, но видел лишь чёрный песок.
– Что показалось?
– Там словно тень промелькнула. Не знаю… Я теперь не уверен. Да, должно быть показалось.
– Хорошо если так, – посмотрел на него Борис. – Для нас на сегодня достаточно всякой хрени. Ты, кстати, не договорил.
– О чем?
– Ну, ты сказал, что о чем-то сейчас жалеешь.
– Да? Вот черт, из головы все повылетало. А вообще, я о многом сейчас жалею, учитывая обстоятельства.
Глава шестая
Кеша. Не Иннокентий, а именно Кеша, как попугай из мультика. Его так звали на работе, в деревне, а он не возражал, хотя ему это и не нравилось. Не было в нём даже малейшего духа бунтарства. Взять хотя бы сегодняшний случай… Там, возле границы чёрной пустоши, все гомонили, ругались, а этот психованный Гена, не зная, на ком ещё сорвать злость, взял да обозвал его тупым хомяком. Обидно, конечно. За что, спрашивается? Стоял себе, никого не трогал и в отличие от всех остальных, даже слова не произнёс. И вот, пожалуйста, получи и распишись – тупой хомяк! Другой бы, по меньшей мере, огрызнулся бы на Гену, но только не он. Ну не получалось у него с кем-то скандалить. Даже не пытался ни разу. Так уж воспитан.
В комнате горела керосиновая лампа. Кеша сидел в кресле, ел овсяное печенье и запивал его апельсиновой газировкой из пластиковой бутылки. Ему было тридцать пять, и он действительно походил на большого хомяка. Круглое лицо, пухлые щёки, короткий ёжик волос. Когда Кеша улыбался, все отмечали, что передние зубы у него слишком уж выпирали и напоминали резцы какого-нибудь грызуна.
В отличие от остальных людей, угодивших в эту чёрную пустыню, он не паниковал, хотя волнение испытывал. Но то было приятное волнение, замешанное на предвкушении.
Кеша сделал глоток газировки и посмотрел на фотографию на столе. На снимке была его мама. Любимая мамочка. Она застенчиво улыбалась.
– Скоро мы увидимся, – пообещал он, ни секунды в этом не сомневаясь.
Кеша был единственным человеком в деревне, кто знал, что произошло. Ну, ещё бы, ведь это именно он истончил преграду между мирами. Точнее, внёс существенный вклад в истончение. Пришлось, разумеется, потрудиться. Пришлось делать то, что вызывало омерзение, горечь, но оно ведь того стоило!