Изобретение велосипеда
Шрифт:
Однажды Александр Петрович зашёл в комнату к сыну и увидел, что Гектор читает Шопенгауэра. Александру Петровичу стало смешно. Он подумал, какие отклики находят в сознании Гектора такие категории, как «воля», «рефлексия» и т. д. «Бедный Гектор!» — подумал тогда Александр Петрович. Вскоре он застал Гектора с произведением Юма…
Молодой герой Александра Петровича иначе смотрел на жизнь. Это был парень, живущий в реальном, а не в выдуманном мире, как Гектор. Если Гектор, как казалось Александру Петровичу, шёл по тропе познания в тесноватой кольчуге из слова «интересно», то парень, наоборот, старался разобраться во всём.
Карай лежал под письменным столом. Ему так хорошо спалось под стук пишущей машинки! Вот только хозяин бы не наступал ногой на ухо…
В обеденный перерыв Александр Петрович пошёл на почту звонить. Поговорив с женой о том, о сём, Александр Петрович спросил, как дела у Гектора.
— Аттестат получил, всё нормально, — сказала Татьяна Михайловна. — Просит сорок рублей на джинсы и хочет на неделю уехать к Благовещенскому на дачу заниматься. Знаешь, мне этот Благовещенский давно не нравится…
— Знаю. От него вином пахнет! — вспомнил Александр Петрович.
— Как ты думаешь, отпустить?
— Отпусти, — посоветовал Александр Петрович. — Всё равно он первую неделю после экзаменов заниматься не будет.
— А деньги дать?
— Дай. Только пусть он тебе джинсы покажет. А то я знаю эти покупки…
— Ладно, — вздохнула Татьяна Михайловна. — Ну а ты-то там как?
— Как всегда, — ответил Александр Петрович. — Знаешь, погода только плохая…
Помолчали.
— Тань, — сказал вдруг Александр Петрович. — А сына-то мы всё-таки вырастили…
Татьяна Михайловна всхлипнула и повесила трубку.
«Восемнадцать лет, — подумал Александр Петрович. — Мы ведь прожили восемнадцать лет… Таня, Таня… Гектор, Гектор…»
…Вечером, когда Александр Петрович вернулся с прогулки, у калитки его встретила почтальонша.
— Письмо вам, — сказала она. — Хотела в ящик бросить, а потом смотрю, вы идёте… Дай, думаю, в руки вручу… — Она протянула Александру Петровичу письмо. — Из Ленинграда…
— Большое спасибо, — поблагодарил Александр Петрович.
— Как вам тут живётся-то одному? — спросила почтальонша.
— Хорошо, хорошо живётся… — Александр Петрович смотрел на письмо, и руки у него чуть заметно дрожали.
— До свидания. — Почтальонша вздохнула, взвалила на плечо сумку и пошла по улице. Александр Петрович стоял у калитки и неловко вскрывал конверт. Карай сидел рядом и строго смотрел на удаляющуюся почтальоншу.
46
Костя Благовещенский не любил заниматься дома. Из комнаты в кухню как тень ходила полуслепая белая старуха, и Костя не мог слушать шарканье её ног, бормотание, смотреть, как неуклюже жарит она яичницу, а потом ест, и крошки хлеба остаются у неё на подбородке.
По утрам Костя отправлялся либо на теннисные корты к отцу, либо в библиотеку Салтыкова-Щедрина, где хорошо и спокойно было сидеть за большим столом, смотреть, как бесшумно снуют по толстым коврам умные юноши и девушки с пирамидами книг, разговаривают все шёпотом, куда ни посмотри — шорох страниц и головы склонённые.
На кортах, впрочем, заниматься тоже было неплохо. Смуглый бог Аркадий Аркадьевич куда-то исчез, и с белокурой Линой играл теперь другой партнёр — молчаливый седой старик с каменным лицом. Играл старик резко и без изящества — на выигрыш. Казалось, совсем его не занимает прелестница Лина. Когда старик принимал подачу (а подавала Лина хорошо), он напоминал коршуна, готового спикировать на жертву. Так же безжалостно смотрел старик на Лину, а руки его, сухие, как когти, сжимали ракетку. После игры старик переодевался в красивый серый костюм, садился в машину и уезжал. А Лина оставалась грустная сидеть на скамейке. Один раз Косте показалось, что она плачет.
На следующий день Костя рискнул сыграть со стариком и, конечно же, проиграл.
— Вы, наверное, бывший чемпион мира? — спросил Костя.
— Знаешь, сколько мне лет? — засмеялся старик.
— Пятьдесят пять? — предположил Костя.
— Семьдесят шесть!
— Представляю, каким вы были в молодости, — сказал Костя.
— И в молодости, — повторил старик. — В молодости я спортом не занимался…
Солнце скрылось. Стало прохладно. Старик посмотрел на часы.
Костя поёжился. Он всегда неловко чувствовал себя в теннисных шортах и в светлой продувной рубашечке. К Лине, например, Костя боялся приближаться. Ему казалось, что ноги у него какие-то тонкие и белые, и живот как-то слишком выпирает. «Не эллинского я телосложения…» — с грустью думал Костя.
— Ты абитуриент? — спросил старик, кивая на разложенные на траве учебники.
— Да.
— А куда будешь поступать?
— На восточный факультет.
— На восточный? — обрадовался старик. — А как ты относишься к женщинам? Вернее, как они к тебе относятся?
— При чём здесь женщины?
— Когда выучишь санскрит, — улыбнулся старик, — ты прочитаешь в древних тибетских книгах, что науку избирают те, кого в молодости отвергает женщина…
— А вы знаете санскрит?
— Я знаю санскрит.
— Значит, вас в молодости отвергали женщины?
— Ты невнимательно меня слушал… Не женщины… Женщина!
— А как будет на санскрите женщина? — спросил Костя.
Старик поднял с песка прутик и нарисовал сложный знак-строку.
— Но знание древних языков и чужая мудрость счастья не приносят, — сказал старик. — Даже покоя не приносят.
— Вы говорите загадками.
— А что Аркадий Аркадьевич? — неожиданно спросил старик. — Загорать уехал?
— Вы его знаете?
Старик засмеялся.
— Лина — моя бывшая жена, — сказал он. — И моя бывшая студентка. Я женился на ней, когда мне было семьдесят… Самый жениховский возраст! Аркадий Аркадьевич тоже был когда-то моим студентом. Даже моим учеником… Лина ушла от меня к нему, а теперь вот хочет вернуться… Но я её не беру! И мы играем в теннис… — Старик улыбнулся. — Счастливый человек подобен пустому сосуду. Ему нечего сказать людям, кроме того, что он счастлив. Это пословица. И утешение. Будешь ещё играть?