Изольда Великолепная
Шрифт:
– И что это значит?
– Ты – мое сердце. В буквальном смысле.
Ничего не понимаю, но смотреть готова вечность. Слушать тоже. Он ужасно сосредоточенный, когда что-то объясняет. И эти морщинки на лбу. Разгладить бы… но тогда Кайя отвлечется от объяснений.
– Видишь ли, если бы таких, как я, было много, мир бы не выдержал. И те, кто сделал нас…
Я касаюсь щеки. Теплая, горячая даже. И мягкая очень.
– …весьма своеобразно решили проблему. Мы все однолюбы. Хотя это не совсем любовь, потому что у нормальных людей получается
Какие мы слова знаем… интересно, откуда? Да и вообще, чем глубже, тем занятней.
Кто их сделал?
И зачем?
– Иза, это очень серьезно. Если тебя вдруг не станет, то в лучшем случае, я умру.
– А в худшем?
Кайя трет щеку, но отвечает.
– Ты видела, чем я был сегодня? Я превращусь вот в это, но все равно не протяну долго. Мой отец продержался год. И поверь, это был худший год в моей жизни. Бывает, что хватает на года три-четыре… и чем больше, тем страшнее. Появляется идея. В основном безумная совершенно. Сначала свободы рабам. Потом – абсолютной свободы всем. Или мести, как у Магнуса. Он нашел тех, кто убил его жену, но не остановился. Мне и сейчас все время кажется, что он вот-вот сорвется. Мой отец решил, что должен изменить меня…
Черт. Все и вправду серьезно.
– Я, честно говоря, надеялся избежать подобной участи. Отчасти потому и выбрал Лоу. Это очень страшно – зависеть от кого-то, когда видишь, к чему эта зависимость приводит. Пожалуй, это был самый сильный мой страх.
А Урфин обратился к Оракулу, который оказал дружескую услугу. И Кайя получил Нашу Светлость не то сомнительным призом, не то – ярмом на могучую шею. Да уж, друзья знают, как поддержать в трудную минуту.
С такими друзьями и врагов не надо.
– Но все оказалось много лучше, чем я ожидал. Только… пожалуйста, когда я буду не в себе, не подходи. Специально я тебя не задену, услышу в любом состоянии. А вот случайно – могу.
Я трогаю рыжие плотные пряди, глажу виски и щеки, шею, которую натер жесткий воротник камзола. И не знаю, что сказать.
От меня никто никогда не зависел. Чтобы настолько.
– И мне понравилось, что ты меня ревнуешь, – Кайя ловит пальцы губами. – Это было забавно.
– Ты все еще… боишься?
– Боюсь. В основном того, что не сумею тебя защитить. Видишь ли, то, что со мной происходит, сложно объяснить кому-то. Ты вот поймешь. Ты видишь, что я не лгу. Дядя… он испытал на собственной шкуре. Думаю, Сержант. И Урфин… а остальным кажется, что у меня просто придурь такая. Случилась. Я могу рассказывать долго и много, но…
…но никто не станет слушать. Нормальные люди не играют в лебедей. Ну что, Изольда, хотелось большой и чистой любви с гарантией? Пожалуйста. Получи по накладной и распишись.
– Все будет хорошо, сердце мое.
Это он меня или себя успокаивает?
Ладно. Завтра подумаем, что со всем этим внезапно обретенным счастьем делать. На сегодня у меня иные планы. Я встаю – Кайя не делает попыток
– Это тебе… просто подарок. Вот.
Я не умею дарить подарки, особенно тому, кому и подарить нечего: у него все есть. Удивление зашкаливает. Почему-то оно видится мне лимонно-зеленым и с привкусом текилы ко всему.
Он вытаскивает цепочку, довольно толстую, хотя и простого плетения. На ней – раковина медальона. С одной стороны – ласточка. С другой – паладин. Он получился очень живым, настоящим почти. Мелкие камни переливаются драгоценной шкурой, а желтые глаза смотрят и, готова спорить, видят. Кайя разглядывает медальон внимательно. Разве что на зуб не пробует.
Не понравилось?
Ну да… у него таких игрушек – полные подвалы.
– Иза, ты… серьезно? – каким-то странным тоном вопрос задан. Начинаю подозревать нехорошее. Но киваю: серьезно. Серьезней некуда.
– Ты не понимаешь, что это такое?
Медальон. С камушками. Надеюсь, я не подала случайно на развод? По какой-нибудь особо вывернутой местной традиции?
– Это оберег. Защита.
Не развод. Уже дышать легче.
Медальон покачивается, поворачиваясь то одной, то другой стороной. Ласточка летит за паладином или наоборот, он плывет за острокрылой птицей.
– Женщина, которая дарит, отдает часть себя. Души, сердца. Жизни. Этого хватает, чтобы защитить.
– От чего?
– От всего. Все упирается в веру. Я знал одного человека, который пять дней пролежал под завалом, но выжил, потому что кто-то где-то верил, что он выживет.
Что ж, тогда подарок у меня более, чем подходящий. И Кайя опять меня понимает.
– Но тебе придется его одеть.
Со всем моим удовольствием. Он наклоняется и сидит смирно-смирно, пока я вожусь с цепочкой и замком. Не удержавшись, целую в макушку.
И оказываюсь в кольце рук.
– Опять дразнишь? – Кайя касается губами уха. – Ты меня долго дразнила,
– Я? Разве посмела бы?
– Посмела…
И пальцы скользят по шее.
Горячие какие.
Кожа раскаленная, но не обжигает. И слышу огонь, там, внутри него. Я пытаюсь добраться, сражаясь в неравном бою с сотней пуговиц – убила бы того, кто придумал этот фасончик. И путаюсь, путаюсь. Ткань жесткая. Ткань мягкая. И вовсе уже не ткань.
От него больше не пахнет цветами.
Пеплом. И сырым деревом, которое только касается пламени. Янтарной сосновой смолой. Я пробую ее на вкус и удивляюсь, потому что вкус другой.
Грохочет сердце.
Губы у него сухие, жесткие. И наглые безмерно.
– Яркая, – шепчет, отстраняясь.
Смотрит. Рассматривает. И я не смею отвести взгляд, хотя вот-вот вспыхну. Внутри клокочет лава. Идет потоком за его руками, которые издеваются, то прикасаясь, то исчезая, то вычерчивая безумные узоры на шее, груди, животе…
– Так хорошо? – палец скользит по спине, надавливая на позвонки. – Или так?