Изольда Великолепная
Шрифт:
Она забралась на колени и поделилась куском одеяла. Все это было на редкость неприлично, но довольно уютно.
– Это обычай, – Кайя открыл бутыль и честно поделил молоко пополам, ну или почти пополам. Изольда маленькая, в нее вряд ли много влезет. – Невесту и отпевают, чтобы судьбу разжалобить. Чтобы та не подбрасывала беды, которые в песне поются.
– То есть, восстание из могилы мне не грозит?
Кубок она держала обеими руками, сосредоточенно отхлебывая молоко.
– Кайя, – Иза поставила кубок на подлокотник. – Я не знаю ваших обычаев. И могу ненароком поступить…
Если откинуться назад и посмотреть вверх, то в поле зрения окажется знакомая весьма картина – шея и подбородок. Задумчивый такой подбородок. Я бы сказала, решительный.
А вот по шее молочная дорожка ползет.
Белым по черному.
Их Светлость ныне подзабили на хорошее воспитание, и я не против. Мне вообще хорошо. Мляво, как сказала бы мама и была бы права совершенно. Иным словом это состояние расслабленности, полной удовлетворенности от жизни, не опишешь. Мне и двигаться-то лень.
Я и не двигаюсь. Сижу, любуюсь супругом.
Он и вправду красивый, хотя не думала раньше, что мне нравятся подобные… мужчины. Чтобы мышцы, масса и все такое. Нет, Кайя, пожалуй, не перекачанный, скорее уж крупный.
– Ешь, – он подсовывает тонкое сладкое печенье по виду напоминающее хворост. А к нему – соленый сыр. В целом с молоком неплохое получается сочетание.
Урфину – а не сомневаюсь, что чудо-корзинка его рук дело – готова все грехи разом отпустить.
Есть-то я ем, но вопрос остался открытым. Помнится, большая часть обрядов и суеверий на первые два дня завязано. Один я пережила, осталось сегодняшний вынести. Вот не может такого быть, чтобы жизнь не подбросила грабли на пути.
– Ну… – Кайя вытирает молочную дорожку и пересаживает Нашу Светлость на другое колено. – Про платье ты знаешь, а больше я ничего такого не припомню.
Та-а-ак, что я с его точки зрения знаю?
– Тебе ведь сказали? – уточняет он и понимает, что ничего мне не сказали. – Ты… ты не могла бы надеть красное платье?
– Зачем?
Он чудесен, когда смущается. Я уже знаю, что смущение начинается с кончиков ушей, которые пламенеют, аки костер пионера. Но Наша Светлость не собирается отступать. Ей, конечно, все равно, какого колеру платье надевать – все хороши – но интересно же.
Интерес запиваю молочком.
Век бы так сидела.
– Видишь ли, – Кайя трогает мои волосы и вздыхает. У него на редкость многозначительные вздохи получаются. – Белый цвет – девичий. А красный – женский. И традиционно…
Ладно, Наша Светлость ныне сообразительные. После брачной ночи девица превращается в женщину, о чем и сообщает всему окружающему миру. Вдруг да сомневающиеся найдутся.
– А если бы я розовое надела, как собиралась? – спрашиваю сугубо из вредности, ну и еще, чтобы Их Светлость знали: о местных приметах лучше предупреждать заранее.
Он снова вздыхает, мрачнеет и признается:
– Тогда, боюсь, обо мне пошли бы нехорошие слухи.
Ну да, и насмешек наглотался бы. Вот интересно, почему Ингрид меня не просветила? Ведь в курсе же была. И я понимаю, что она мужиков в принципе недолюбливает как класс, но Кайя же не виноват в ее несчастьях.
Мужа утешаю
В комнате было сумрачно: плотно задернуты шторы, камин догорел.
Девочки спали и спать им будет дозволено долго: свадьба нарушила привычный распорядок дня. Леди Льялл появится ближе к полудню – вчера от нее пахло кларетом и черничным пирогом, что являлось молчаливым свидетельством визита сенешаля – и будет маяться мигренью. А значит, уроки игры на клавесине отменяются, впрочем, как любые иные уроки.
Главное, чтобы девочки тихо себя вели.
А это они умели.
Тисса поправила одеяло – теплое, из овечей шерсти – и поцеловала Долэг. Малышка открыла глаза и шепотом спросила:
– Тебе уже пора?
– Я скоро вернусь, – пообещала Тисса. – Спи.
И Долэг послушно заснула. Маленькая красавица… Тисса обещала маме заботиться о сестре и слово сдержит. Ради нее она решилась на этот разговор, к которому готовилась всю ночь.
Страшно.
Вдруг кто-то узнает про побег и про то, что Тисса задумала? А если на пути встретится леди Льялл? Сенешаль? Кто-нибудь из гостей? Они решат, что Тисса тайное свидание устраивала. Стыдно-то как… но она, преодолев страх, выбралась из комнаты.
Замок спал, и путь Тиссы был свободен. Благо, идти недалеко. Налево, направо и через галерею Химер на лестницу, которая была мрачна. Сердечко колотилось: Тисса знала, что если призраки и обитают, то именно в таких вот, темных потаенных местах древних замков. А более темного и потаенного она не знала. Разве что подземелья.
Лестница вывела в Старый Замок, и Тисса остановилась. А надо ли? Что изменит этот разговор? Только хуже сделает… смирение и покорность – вот главные достоинства истинной леди.
Умение принять судьбу такой, какова она есть.
Но ради Долэг…
Наверное, Тисса все-таки отступила бы, но рыцарь, дремавший между двумя статуями, сказал, не открывая глаз:
– Стоять.
И Тисса замерла.
– Кто? – поинтересовался рыцарь. Против обычая, он был без доспеха, лишь кирасу надел поверх камзола, но выглядел все равно грозно. Особенно черный меч, упиравшийся в пол.
Черные мечи в балладах лишь у злодеев бывают.
– Я, Тисса, – Тисса расправила спину и задрала подбородок. Если уж леди попадает в неприятную ситуацию – даже по собственной инициативе – то держится с достоинством. – Ваше Сиятельство, мне неотложно необходимо с вами побеседовать. Не будете ли вы столь любезны уделить мне несколько минут, если это, конечно, возможно в существующих обстоятельствах.
Она выдохнула: заученную за ночь речь получилось произнести без запинки. И голос был ровным, без предательской дрожи.
– Буду, – ответил тан, отлипая от стены. – Сержант, присмотришь?
Еще одна статуя рыцаря кивнула в ответ.
О, Ушедший! Это тот самый страшный фризиец, о котором говорили, будто он – родной брат леди Изольды и… и не только брат. Вчера он ни с кем не разговаривал. И почти не ел. Не пил. Сидел мрачный и только смотрел на всех, как на врагов.
Зачем Их Светлость терпят такого человека рядом с собой?