Изумруд Люцифера
Шрифт:
– И пусть! – грохнул по столу железным кулаком рыцарь. – Это будет славная смерть! И я счастлив, что небо позволило мне уничтожить тех псов. Вы забыли, что они сделали с нашим краем? Кто вырезал двадцать тысяч жителей Безье, всех до единого? Там Добрых Людей было один на сотню. Но этот пес, Арно-Амори, папский легат, сказал: "Убивайте их всех! Господь признает своих!" Семь тысяч сгорело только в соборе – их соборе! В Браме всем жителям отрезали носы, губы, выкололи глаза, оставив один глаз старику, чтобы он мог привести искалеченных к нам, и чтобы мы ужаснулись
– Слепцы, немые псы, продажные души, торгующие справедливостью, отпускающие грехи богатому и проклинающие бедняка; – вновь глухо стал читать старик, и Пьер-Роже с Рамоном притихли, в который раз слушая горькие строки из послания католического папы, проклинающего своих служителей, – они не соблюдают церковных законов, накапливают сокровища, доверяют звание священника людям недостойным, имеют кошелек вместо сердца и вызывают насмешки мирян…
Старик умолк и твердо глянул в глаза молодого рыцаря:
– Я не разрешаю тебе, Пьер-Роже де Белисенн де Марпуа, идти в лагерь Юга дез Орси. Ты погибнешь со своими людьми, не добившись цели, и оставишь Добрых Людей в замке беззащитными. Но даже если вам и удастся убить Господних псов, папа пришлет других. И эти заставят страну Ок захлебнуться в собственной крови. Они пришли в наш край сорок лет назад, воспользовавшись убийством папского легата Кастельно, хотя до сих пор никто не знает, кто его убил. Им нужен был casus belli, повод к войне, и они его нашли. Они враги и жаждут нашей смерти, но мы не должны давать им нового повода. Мы не победим, убивая. Их слишком много. Верой своей и духом мы сильнее их, и только в этом наша победа.
– Как скажете, Совершенный, – рыцарь склонил голову.
– Называй меня Бертраном, – тихо сказал старик. – В этом замке больше нет Совершенных, Верующих и Сочувствующих. Все, кто претерпел за веру в Монсегюре, совершенны перед Богом. А теперь давайте пригласим гостя. Он заждался…
Человек, представший спустя несколько мгновений перед тремя вождями Монсегюра был маленького роста и весь будто слепленный из шаров разной величины. На двух больших шарах туловища был пристроен сверху маленький кочан головы, который беспрестанно колыхался взад-вперед. Подкатившись к столу, человек преклонил колени и, встав, поднял голову. На его круглом, как лепешка, лице сияла подобострастная улыбка.
– Меня зовут Эскот де Бэлькэр, – заторопился он, поймав взглядом разрешающий жест Бертрана, – мой сюзерен, благородный Раймон д'Аниор, прислал меня, чтобы сказать, что ваше беспримерное сопротивление папистам зажгло мужеством сердца людей нашего края, и они склоняют головы перед вашей храбростью и силой духа.
– Поблагодари Раймона за добрые слова, – радостно отозвался Рамон, – как здоровье моего шурина и его детей?
– Все,
– Быстро же оправился от бед ваш сюзерен! – Пьер-Роже смотрел на пришельца в упор. – Насколько я помню, его осудили за катарскую ересь к пожизненному заключению и конфискации земель. А потом вдруг выпустили из заточения и все земли вернули. Ведь так? И чего это он, раскаявшийся грешник, вдруг вспомнил о Добрых Людях?
– Ты не вежлив, зять! – Рамон стукнул ладонью по столу. – Тысячи Добрых Людей прошли через инквизиторские застенки, и не вина тех, кто не смог претерпеть страданий, особенно мук близких… Мой шурин – достойный человек! Ты не имеешь права его осуждать!
– Я только спросил! – рыцарь скрестил руки на груди, и ироничная улыбка коснулась его обветренных губах.
– Мой сюзерен сердцем остался с Добрыми Людьми, – поклонился Эскот, – душа его болит за невольное отступничество, поэтому он и прислал меня помочь.
– Чем это? – спросил рыцарь.
– Сюзерен недавно тайно встречался с графом Тулузским, и тот клятвенно заверил его, что не позднее Пасхи придет к Монсегюру и снимет осаду.
– Хвала Богу! – воскликнул Рамон.
Пьер-Роже с сомнением покачал головой:
– Тулузский любит раздавать обещания. Его отец двадцать лет метался от папы к Добрым Людям и обратно, но хоть был мужчиной и воином. А сыном командует теща, Бланка Кастильская, мать "доброго" Людовика, который восьмой месяц мучит нас голодом и забрасывает камнями. Она сказала: "Гидре надо отрезать голову!", имея в виду Добрых Людей, и слово держит твердо. Может быть, граф и пообещал, но мы будем последними дураками, если согласимся поверить его словам. Тебе не стоило приходить сюда с этой новостью, вассал д'Аниора.
– Как ты смеешь так говорить при своем сюзерене и тесте! – Рамон в негодовании вскочил со скамьи, лицо его запылало ярче факела. – Раймон Тулузский – достойный правитель своей земли, и мы не имеем права судить его. Он доказал верность своему народу, всячески ограничивая ретивость инквизиторов!
– Ограничили их мои сержанты в Авиньоне. Ровно на длину головы. А Раймон после этого писал покаянные письма папе, обещая найти и покарать убийц. – Пьер-Роже тоже встал, и сразу стало видно, насколько он выше и сильнее тестя. – Да, я непочтителен. И я останусь таким по отношению к предателям и трусам. Вы мой сюзерен и владелец Монсегюра, и вправе найти себе другого коменданта…
– Сядьте!
Голос старика был тих и спокоен, но его услышали и подчинились.
– Что еще велел передать нам твой сюзерен?
– Он предлагает обмануть врага и переправить ему Сокровище Добрых Людей, которое они защищают в Монсегюре и которое так жаждет заполучить папа. Я бы мог уже следующей ночью пройти через посты, где будут стоять преданные нам люди, и через два дня и две ночи быть у сюзерена. В знак чистоты своих намерений он велел оставить в крепости заложника, который пришел со мной. Это его любимый вассал Тараскон д'Але, который попал в плен к неверным и которого д'Аниор выкупил за большие деньги.