Изумрудные зубки
Шрифт:
– Да, недалеко от дома Афанасьевой была обнаружена его машина, а в ней документы на имя Зельманда Кирилла Кирилловича. Пятьдесят лет, личность, положительная во всех отношениях. Руководитель Российского отделения Фонда гуманитарной помощи детям стран Южной Америки, пострадавшим от наркотиков. При себе были дубликаты ключей, в том числе и от дверей этой квартиры. Зачем пришел, что искал – непонятно. Умер...
– От инфаркта?
– Не совсем так. Он скончался от приступа, спровоцированного передозировкой сердечного препарата – дигиталиса. Неполная упаковка этого лекарства обнаружена у него в кармане, так же, как и рецепт врача,
– Ты Таньку не трожь. У нее алиби. В то время, когда этот Зельманд в ее квартире шарился, мы с ней вместе были у Павловской Людмилы Сергеевны, она подтвердит, никуда не денется. Это бывшая любовница Глеба, у нее дача в поселке Кленовом – от поворота первый дом с флюгером. А прописана она в квартире по улице Шатурской дом сорок, квартира тридцать четыре. Проверь! Нас видела куча народа, в том числе и какой-то Рома, приятель этой Павловской. Кстати, квартира Павловской тоже разгромлена. Там тоже кто-то что-то искал! Это не воры, потому что деньги, техника, ценные вещи, все осталось на месте. Дверь не взломана, открыта ключом. Мою квартиру тоже вскрыли вчера и тоже ничего не пропало. Именно поэтому я не ночую дома – боюсь! Так что Таньку не трожь! Она святой человек и никакого многоугольника с ее участием быть не может. Она знать не знает этого Зельманда!
– Тогда откуда у него ключи от квартиры?
– Так разбирайся, на то ты и профессионал!
– Где ты сейчас живешь?
– К делу это не имеет ни малейшего отношения. Я ведь не подозреваемая?
– Как сказать... Я бы с удовольствием посадил тебя денька на три в «трюм» – это наш изолятор, он в подвале находится...
– Ты просто дрянь!
– Чтобы иметь возможность видеть тебя, когда захочется.
– Скотина!
– И восхитительную возможность слышать...
– Что-то спасателей долго нет.
– И электрики с вертолетчиками не торопятся!
– Давай, сами кого-нибудь вызовем, – Сычева нащупала на груди мобильный.
– Не надо! Когда еще на такой верхотуре на халяву с красивой женщиной посидишь?
– Ты считаешь меня красивой?
– Как Анастасия Заворотнюк.
– Не смей меня ни с кем сравнивать! Даже с Заворотнюк. Что там кричат внизу?
– Кажется, чтобы мы тут еще чуть-чуть потерпели. Когда я был маленький, папа меня учил, что если чего-то очень боишься, нужно громко запеть и тогда страх сам испугается и удерет.
– Запеть?
– Да!
– И какой песни боится твой страх?
– Нам ли, стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы! [1] – громко и чисто пропел Карантаев. – Труд наш есть дело чести, есть подвиг доблести и подвиг славы!!
Вороны ответили ему громким карканьем.
– Нам нет прегра-ад, – подхватила Сычева песню, которую хорошо знала из старых советских кинофильмов, – ни
– Нам не страшны, ни град, ни облака-а-а! – вдруг подхватили из других кабинок. Запели даже мамаши с детьми, даже подростки, которые по идее, эту песню знать не могли.
– Пламя, души своей, знамя страны своей, мы пронесем, через миры и века-а-а-а!!
Вдали послышался вой пожарной сирены.
Карантаев вдруг резко встал и раскинул широко руки.
– Я больше не бою-ю-юсь! – закричал он. – Я ни черта, ни фига, нисколечки не бою-ю-ю-юсь!!!
Отставать от лейтенанта было как-то неловко, Сычева тоже отцепилась от поручня, встала и помахала руками, изображая полет.
– И я не боюсь, – не очень уверенно сказала она.
В других кабинках продолжали громко петь советскую песню. Сычева, скосив глаза, рискнула посмотреть вниз. Там подъехали две пожарных машины и вокруг них началась суета.
– Вряд ли лестницы достанут до нас, – сказал Карантаев и, вдруг оттолкнувшись от пола, встал вверх ногами, уперевшись головой в скамейку.
Одновременно с этим колесо неожиданно дернулось и пришло в движение.
Лейтенант покачнулся и стал заваливаться за невысокие перила.
– Стой! – заорала Сычева и бросилась к лейтенанту. Она схватила его за пыльные стоптанные ботинки и стала тянуть их на себя, стараясь изменить центр Карантаевской тяжести. – Гимнаст хренов!! Долбаный эквилибрист! Придурок! Больной! – Она прижимала его ноги к своей груди так, будто они были самой желанной ее добычей.
От натуги и ужаса, глаза у лейтенанта вылезли из орбит, щеки покраснели, а уши приобрели фиолетовый цвет.
– Эвектвичество дали, – пуская пузыри изо рта словно младенец, вымолвил оперупономоченный.
– Держись, долбаный сыщик! Не падай, скотина! – заорала Сычева, но слова ее потонули в буре аплодисментов и восторженном свисте зрителей из других кабинок.
– Молодец, парень! – заорали они. – Браво, бис, твою мать!!
Мимо, хлопая крыльями, снова пролетела ворона. «Ха-ха-ха!» – прохохотала она. Сычева почувствовала, что ее лоб, спина, руки покрываются потом а сердце выделывает такие ритмические кренделя, при которых уже не живут. Карантаев неумолимо, настойчиво кренился за борт, он оказался неподъемно тяжелым, этот крепенький, низенький Карантаев.
– Держись, миленький! – простонала она. – Ох, какую же я на тебя жалобу накатаю!.. Держись, гад, если ты навернешься, меня ж, блин, посадят за то, что я мента за борт спихнула-а-а-а!
Неожиданно перед ней возникла пожарная лестница. Зачем было подгонять лестницу к уже движущемуся колесу, было непонятно, но Сычева, решив, что зря технику эксплуатировать не будут, воспользовалась моментом и накинула ноги лейтенанта на верхнюю ступеньку, насильно согнув их в коленях.
Карантаев, почувствовав под ногами опору, с готовностью зацепился за ступеньку коленями и повис вниз головой.
Кабинка неумолимо спускалась вниз, оставляя лейтенанта висеть, словно гимнаста под куполом цирка. Сычева, поняв, что сделала что-то не то, вцепилась лейтенанту в ремень.
Колесо вращалось, кабинка спускалась, лейтенант цепко держался ногами за лестницу, ремень в его джинсах натянулся и подозрительно хрустнул.
– Штаны оставь, у меня трусы грязные, – жалобно попросил красный как рак Карантаев. Сычева отпустила ремень.
Зрители опять засвистели, захохотали и зааплодировали.