Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)
Шрифт:
Старик никак не мог оторвать от меня глаз.
— Я не в силах как следует рассмотреть вас… Не могли бы вы подойти поближе? — попросил он.
Я подвинула свое кресло вплотную к нему.
— Это была ошибка, — прошептал он, — это, была ошибка… — Он говорил сам с собой, и я взглянула на Женевьеву, которая была занята шоколадом. — Франсуаза не должна знать…
Я поняла, что его рассудок странствует в прошлом, и подумала, что его состояние со времени нашего предыдущего визита заметно ухудшилось.
Тем
— Вы сегодня молодец. Совсем спокойны.
— Благодарю вас, я чувствую себя хорошо.
— Ошибка… Это мой крест, но я оказался не настолько сильным, чтобы нести его.
Я молчала, раздумывая, не позвать ли Мориса. Но тут старик откинулся на спинку кресла, как будто испугался меня. От резкого движения плед соскользнул с его колен и упал на пол. Я нагнулась, подняла плед и хотела накрыть старика, но он вдруг отшатнулся и закричал:
— Иди прочь! Оставь меня в покое! Ты знаешь мой крест, Онорина.
— Позовите Мориса, — сказала я, и Женевьева выбежала из комнаты.
Старик схватил меня за руку; я почувствовала, как его ногти впились в мое запястье.
— И не ты виновата, — лихорадочно зашептал он. — Это мой грех. Мой крест. И я буду нести его до самой смерти… Почему ты не?.. Почему я?.. Какая трагедия… Франсуаза… маленькая Франсуаза. Пойди прочь! Не трогай меня! Онорина, зачем ты вводишь меня в искушение?
Морис поспешно вошел в комнату. Он взял плед, укутал старика и бросил нам через плечо:
— Вам лучше уйти.
Затем Морис снял крест, висевший на шее старика, и вложил в его руку.
Мы с Женевьевой вышли из комнаты.
— Это было так страшно, — прошептала я.
— Вы испугались, мадемуазель? — спросила Женевьева почти с радостью.
— Его мозг запутался в каких-то давних воспоминаниях.
— Он часто бывает в таком состоянии. В конце концов, он ведь очень стар!
— Нам не следовало приходить сюда.
— Именно это и говорит папа.
— Вы имеете в виду, что он запрещает вам приезжать к дедушке?
— Не совсем так, потому что он не знает, когда я здесь бываю. Но если бы узнал, то наверняка запретил бы.
— Тогда, значит…
— Дедушка — отец моей мамы. И именно поэтому папа не любит его. Да он и маму тоже не любил, разве не так?
Пока мы ехали обратно в замок, я сказала Женевьеве:
— Он принял меня за кого-то другого. Раз или два он назвал меня Онориной.
— Так звали мать моей мамы.
— Кажется… он боялся ее.
Женевьева на мгновение задумалась.
— Очень странно, что мой дедушка мог бы кого-нибудь бояться.
Я не могла удержаться, чтобы не рассказать Нуну о нашей поездке в Каррефур. Она покачала головой:
— Женевьева не должна туда ездить. Так было бы лучше.
— Но она хотела навестить дедушку в первый день
— Что хорошо для одних семей, плохо — для других. К тому же традиции — это удел бедняков. Они придают какой-то смысл их жизни.
— Но мне кажется, что им радуются и богатые, и бедные. Однако вы правы: нам не следовало ездить в Каррефур. Дедушка Женевьевы начал бредить, и это была малоприятная картина.
— Мадемуазель Женевьеве лучше ждать, пока он не пошлет за ней, а не наносить самой неожиданные визиты.
— Он, наверное, был совсем другим, когда вы жили там… когда Франсуаза была ребенком.
— Он всегда был очень суровым человеком. И по отношению к самому себе, и к другим. Ему следовало бы стать монахом.
— Думаю, что у него возникали такие намерения. Я видела странную, похожую на келью комнату, где, мне кажется, он спал какое-то время.
Нуну снова кивнула.
— Такой человек никогда не должен жениться, — заметила она. — Но Франсуаза не знала, что происходит. Я пыталась сделать так, чтобы девочка ничего не замечала, чтобы все казалось ей обычным и естественным.
— А что происходило? — спросила я.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
— Он не был создан для отцовства. Ему хотелось превратить свой дом… в монастырь.
— И ее мать, Онорина…
Нуну отвернулась.
— Она была инвалидом.
— Нет, — сказала я, — детство Франсуазы совсем нельзя назвать счастливым… Отец — фанатик, мать — тяжело больной человек.
— Но я знаю, что девочка была счастлива.
— Да, если судить об этом по урокам игры на фортепьяно и любви к вышиванию, можно сказать, что она была счастливой. Франсуаза пишет обо всем этом так, будто получала от занятий большое удовольствие. Когда ее мать умерла… она очень переживала?
Нуну поднялась с места и вытащила из ящика одну из маленьких записных книжечек.
— Почитайте, — сказала она.
Я открыла книжечку. Она ходила на прогулку. У нее был урок музыки. Она вышивала покрывало для алтаря, занималась уроками с гувернанткой. Обычная жизнь обыкновенной маленькой девочки.
А потом шла такая запись:
«Сегодня утром, когда мы занимались историей, в классную комнату пришел папа. Он был очень грустным и сказал: «Франсуаза, у тебя больше нет мамы! «Я понимала, что должна была бы заплакать, но у меня ничего не получалось. А папа смотрел на меня так печально и так строго. «Твоя мама была больна в течение очень долгого времени и не могла уже поправиться. И Бог внял нашим молитвам». Но я не молила Бога, чтобы она умерла, сказала я. А папа ответил, что пути Господни неисповедимы. Мы просто молились за нашу маму, и Бог даровал ей облегчение. «Она теперь больше не страдает», — сказал он и потом ушел…