Изящная комбинация
Шрифт:
К полуночи план был готов. Гастев согласился лично курировать внедрение системы, загоревшись возможностью испытать свои методы в реальном производстве. Его опыт работы в металлургии (три года на заводах Франции) оказался бесценным.
— Завтра с утра привезу хронометристов и инструкторов, — сказал он, собирая чертежи. — А вы, Николай Александрович, — он повернулся к Величковскому, — поможете адаптировать систему под металлургические процессы?
— Разумеется! — профессор энергично кивнул. — Кстати, помните наш спор
Они углубились в научную дискуссию, а я смотрел на схемы и расчеты. С такой системой организации труда сроки уже не казались нереальными.
На следующее утро завод загудел, как встревоженный улей. Инструкторы ЦИТа в форменных кителях с эмблемой института размечали рабочие места, развешивали схемы и циклограммы. Хронометристы с секундомерами проводили первые замеры.
Величковский с Гастевым, склонившись над чертежами, спорили о деталях процесса. Молодой Сорокин жадно впитывал каждое слово, заполняя блокнот конспектами. А я… я стоял рядом, помогал организовать процесс и молился, чтобы система Гастева сработала.
И вот теперь, спустя три дня после начала внедрения новой системы, завод работал как точный механизм.
Резкий вой сирены разорвал размеренный гул завода. Красная лампа тревоги на башне заводоуправления залила снег тревожным багровым светом. Восемь утра самый разгар рабочей смены.
— Авария на кислородной станции! — голос диспетчера в громкоговорителе «Рекорд» звучал напряженно. — Товарищ Краснов, срочно! Падение давления в магистрали!
Я выскочил из кабинета, на ходу застегивая китель. По лестнице уже бежал Сорокин, на ходу разворачивая чертежи кислородной системы. Следом спешил Величковский, его пенсне поблескивало в электрическом свете.
Кислородная станция — сердце мартеновского производства. Без кислорода печи встанут через пятнадцать минут. А это значит — холодный металл, разрушенная футеровка и срыв всего графика.
У входа в компрессорный цех нас встретил мастер Петров, его промасленная кожанка поблескивала в свете прожекторов:
— Главный компрессор «Борзиг», — доложил он, вытирая руки ветошью. — Давление упало до двух атмосфер. Клапана словно перекрыло.
В машинном зале гулко шумели электромоторы «Сименс-Шуккерт». Огромный поршневой компрессор «Борзиг», старенький, еще немецкой сборки, работал с надрывным свистом.
Сорокин мгновенно склонился над приборным щитом, его карандаш быстро чертил схему в блокноте. Величковский изучал показания манометров «Шеффер и Буденберг», хмуря седые брови.
— Так, — быстро скомандовал я, — действуем по системе Гастева. Разбиваем проблему на составляющие. Петров — проверка входных клапанов. Сорокин — система охлаждения. Величковский — анализ работы поршневой группы.
На стене уже висела схема действий при аварии, расчерченная по минутам. Рядом хронометрист с секундомером засекал время операций.
—
— Сколько на устранение? — перебил я.
— По стандартной схеме — два часа минимум. Надо останавливать компрессор, размораживать…
— У нас нет двух часов, — оборвал его Величковский. — Через пятнадцать минут начнут остывать печи.
И тут от группы молодых рабочих, столпившихся у входа, раздался голос:
— Товарищ Краснов! Разрешите предложение?
Я обернулся. Василий Зотов, двадцатилетний выпускник ФЗУ, недавно назначенный бригадиром монтажников. В руках измятый блокнот с расчетами.
— Говори!
— Можно пустить горячий пар по байпасной линии, — он быстро развернул схему, нарисованную карандашом. — Вот здесь врезаться в магистраль теплоцентрали. Растопим пробку за десять минут, даже не останавливая компрессор.
Величковский схватил чертеж, его пенсне заблестело:
— Гениально! Простое и элегантное решение. Это же… — он повернулся ко мне. — Леонид Иванович, парень прав. Сработает!
— Действуйте, — кивнул я. — Зотов, бери бригаду монтажников. Сорокин — контроль давления. Петров — обеспечь доступ к теплотрассе.
Завертелась круговерть работы. Сварщики в брезентовых робах «Ленинградодежда» быстро варили байпас. Монтажники устанавливали вентили. Слесари подключали контрольные манометры.
Хронометрист методично отсчитывал время:
— Пять минут… Восемь минут… Десять минут…
— Давление растет! — голос Сорокина звучал торжествующе. — Три атмосферы… Четыре… Пять! Нормальный режим!
Я взглянул на часы. С момента сигнала тревоги прошло тридцать семь минут. По западным нормативам на устранение такой аварии требовалось не меньше трех часов.
— Молодец, Зотов, — я пожал руку молодому рационализатору. — Оформляй предложение. Премия — тройной месячный оклад. И пиши заявление в Промакадемию, я поддержу.
Его лицо просияло:
— Служу трудовому народу, товарищ директор!
Величковский довольно улыбался, протирая запотевшее пенсне:
— Вот вам и научная организация труда. Молодежь думать начала, инициативу проявляет. А раньше бы неделю совещания проводили, немецких спецов вызывали…
По заводскому радио уже передавали:
«Внимание! Авария на кислородной станции ликвидирована. Бригада товарища Зотова установила рекорд скорости ремонта. Равняйтесь на передовиков производства!»
Я шел к заводоуправлению, когда меня догнал запыхавшийся Глушков:
— Леонид Иванович! Тут такое дело… Похоже, авария не случайна. Люди Крестовского постарались.
— Докладывай.
— Ночью на станции был посторонний. Охрана видела, но пропуск был в порядке. А час назад нашли следы вмешательства в систему охлаждения.