Изяслав
Шрифт:
Воевода тоже поклонился.
— Прошу вас, гости дорогие, присесть к столу и не побрезговать хлебом-солью, — радушно сказал хозяин.
Гости снова поклонились, заняли указанные им места и, согласно обычаю, молчали, ждали, пока хозяин не спросит о причине их приезда.
Прошла минута общего молчания.
— Какая причина привела вас ко мне? — спросил хозяин.
Посадник встал и, поклонившись в пояс, промолвил:
— Ваня Вышата прислал нас просить руки твоей дочери Людомиры.
Воевода
— Наш малый, — продолжал посадник, — один что сокол в чистом поле, он бьёт вам челом, воевода, и просит удостоить его чести. Ваша милость изволит знать, что он парень степенный; князь и дружина любят и уважают его, у него много скота, хорошая пасека и пшеница в закромах не выводится… Да и лицом Господь не обидел; ступает точно твой князь; взглянет — соболем одарит… Отдайте ему девицу и разутешьте сердце молодецкое… Пусть поженятся да и живут счастливо!
Воевода внимательно выслушал свата и, когда тот кончил и сел на место, спокойно сказал:
— Спасибо вам, дорогие гости и сваты, за оказанную мне честь… Я люблю и уважаю Вышату, но, вы знаете, моя дочь ещё очень молода… Надо поговорить… подумать… посоветоваться… будьте ласковы, подождите…
— Зачем тебе держать девушку в тереме? — возразил Варяжко. — И для кого ещё беречь её русу косу и девичью красу?
Но воевода, похоже, избегал прямого ответа, а поэтому приглашал сватов побывать у него ещё раз, дать ему время подумать и посоветоваться.
Но с кем ему нужно было советоваться и зачем?
Ведь он знал, что Люда не особенно жалует молодого тысяцкого. Но эта отсрочка была равносильна отказу и отправке сватов ни с чем.
— Уж будьте добры, не гневайтесь на хозяина и приезжайте ко мне, как гости, — сказал он при прощанье. — Я приму вас хлебом-солью, а теперь не могу отдать дочку… Молода… пусть подождёт, — закончил он решительно.
В тереме и на вышке возник переполох: там тоже узнали о приезде сватов. Конечно, и Люда о том узнала.
Когда ей сказали о приезде сватов, она сделалась белою как полотно и, казалось, окаменела на месте. Многие девушки обрадовались бы сватовству Вышаты, но она не питала к нему никакого нежного чувства и даже была равнодушна.
После отъезда сватов воевода направился к дочери в горницу. Увидев его, девушка, по обыкновению, бросилась к нему на шею.
— Были сваты… — сказал старик, глядя с любовью на девушку, но, заметив слёзы на её глазах, ласково прибавил:
— Чего же ты, глупенькая?
Вместо ответа Люда сильнее прижалась к отцовской груди и сквозь слёзы произнесла:
— Не люб мне, батя, Вышата, не пойду за него.
— Никто и не принуждает тебя, моя дочурка, — целуя её в лоб, отвечал старик. — Не мне жить с твоим мужем,
Попрощавщись с дочерью, воевода ушёл, а Люда, оставшись одна, никак не могла примириться с мыслью стать женою Вышаты. Никогда, ни за что!
И не мудрено! Молодую головку обуревали мечты о совсем другом счастье, чем то, которое мог обещать ей тысяцкий из Берестова.
Добромира тоже узнала о сватах, но когда она явилась раздеть девушку, то застала её в слезах.
— Чего ты? — спросила она.
Девушка ещё больше расплакалась. Старушка почувствовала к ней жалость.
— Успокойся, — сказала она, — отец не отдаст тебя Вышате… Не на то он лелеял и пестовал свою голубку, чтоб отдать её коршуну… Хоть Вышата и добрый малый, только пусть поищет себе другую невесту… тебе найдётся жених получше…
Не получив решительного ответа, сваты через несколько дней приехали снова; но теперь уже в последний раз: воевода отверг предложение тысяцкого.
Девушки по-прежнему собирались на вечеринки, пели, пряли и гадали, взаимно навещая друг дружку.
Спустя некоторое время после отказа сватам к Люде пришла её двоюродная сестра Богна, а с нею девушки. Они затеяли разговор о парнях, бывавших на вечеринках, и незаметно перешли на сватовство Вышаты.
Подруги Людомиры удивились, что она отвергла предложение тысяцкого, но раз она не хотела выходить замуж, то, конечно же, её желания было достаточно, чтобы отец отверг даже князя, если бы она его не любила.
Около девяти часов вечера вдруг где-то залаяли собаки, и Богне пришла мысль погадать.
— Знаешь что, Люда! — сказала она. — Давай погадаем, в какую сторону мы выйдем замуж.
— Давайте, давайте погадаем! — воскликнули девушки и, не ожидая ответа Люды, бросились надевать шубки. Выбежав во двор, они отперли ворота и вышли на дорогу.
Людомира последовала за ними.
В городе царила полнейшая тишина. Морозная ночь с искрящимися на небе звёздами окутывала сонное царство. Кое-где в окнах ещё блестели огоньки, да и те погасали. Под ногами скрипел снег. Кроме девичьего шёпота, не слышно было ни одного человеческого голоса.
Первой вышла на дорогу молодая Богна и полушутя сказала:
— Залай, пёс чёрный, завой, волк серый!.. Где пёс залает, где волк завоет — там живёт мой суженый!
Девушки шептались, прислушиваясь.
Спустя минуту по соседству хрипло залаял пёс и быстро умолк, потом ещё раз отозвался коротким лаем, и всё стихло.
Девушки рассмеялись.
— Доворожилась, Богна, быть тебе за каким-нибудь старым грибом! — засмеялась одна из них.
— И будет он на тебя ворчать, как этот старый пёс, — прибавила другая.