Изяслав
Шрифт:
Было решено, что Мстислав поедет с небольшим отрядом дружинников в Киев и учинит там суд и расправу над виновными, заставившими князя бежать, а потом даст знать отцу, что киевляне успокоились и готовы открыть перед ним ворота.
Послы возвращались с невесёлою вестью: приходилось впустить нелюбимого князя не только в город, как волка в овчарню, но и принять его со всеми почестями. По дороге они грустно беседовали между собою.
— И зачем он ведёт Болеслава?.. Чтобы кормить наших врагов нашим же хлебом?..
— Да,
— Но, конечно, не для того, чтобы они обижали нас, — заметил Варяжко. — Король не обижает людей у себя и здесь не будет. Только не его нам надо бояться, а этого рыжего бородача…
— Не говори так, посадник! Если от его могучей руки дрожат немцы, то и нам не поздоровится от неё.
— Немцы — особь статья, а мы — особь… Мы такие же поляне, как и они… Слышал, что говорил король о народе, а этот заячий хвост только усами шевелил…
На следующее утро, после отъезда послов, Мстислав собрался в Киев. Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:
— Ты, сынок, не очень обращай внимание на то, что говорит Болеслав… Не ему княжить на Руси, а нам с тобою. Следует наказать всех виновных, до последнего… не жалей даже и этого старого пса Коснячко. Пусть помнит, нельзя служить в одно и то же время князю и народу… Этого человека ты должен укоротить прежде других, потому как, пока жив Коснячко, ни я, ни ты в Киеве долго не засидимся.
С этими советами Изяслав отправил своего сына в Киев, и киевляне широко распахнули перед ним городские ворота.
Прежде всего Мстислав приказал дружине занять ворота Золотые, Ляшские и Кожемякские, затем потребовал от киевлян сложить оружие. Этому последнему требованию народ легко подчинился, так как вернувшиеся послы объявили о таком решении на вече.
Покончив со сдачей оружия, Мстислав принялся за кровавую расправу: никто из киевлян, имевших положение или богатство, не избегнул его рук. Наказывал и правых и виноватых. Если это был боярин, Мстислав казнил его из опасения нажить врага; если же это был богач, казнил, чтобы его имуществом пополнить истощившуюся княжескую казну. Такова была его справедливость.
Настал наконец черёд и воеводы Коснячко. Старик спокойно ожидал очереди. В его хоромах царила такая зловещая тишина, какая обыкновенно бывает перед бурей.
Однажды утром Людомира сидела подле отца на вышке и разговаривала с ним потихоньку, как бы предчувствуя что-то ужасное.
— Ах, тятя! — сказала она. — Чем всё это кончится?..
— Одному Богу известно! — отвечал старик.
Девушка тревожно прижалась к груди отца.
— Теперь в городе как на поле брани, — говорила Люда. — Куда ни посмотришь, везде трупы… Откуда бы ни слышался какой-нибудь голос, это непременно плач родных, стон недобитых
— Видно, Господь послал нам это несчастье за наши прегрешения. Его надо молить, чтобы сменил гнев на милость, дитятко моё!
В эту же минуту послышался голос человека, кричавшего в оконце у ворот:
— Отоприте ворота! Посол от князя Мстислава!
Отрок, стоявший у окна, доложил о том воеводе. Старик спокойно поцеловал дочь в голову, покоившуюся на его груди, и сказал отроку:
— Отопри ворота и проси послов в гридницу.
Люда обняла отца за шею, в глазах её была мольба:
— Не ходи, тятя, не ходи… Этот посол предвещает нам несчастье.
Воевода погладил девушку по щеке.
— Успокойся, моя ласточка! Худшего несчастья, чем позор, я не дождусь.
И он спокойно спустился вниз. В ворота въезжал вооружённый отряд из десятка дружинников Мстислава; Коснячко взглянул на них с рундука и тотчас догадался, какие это были послы.
Один из них подошёл к воеводе и дерзко сказал:
— Князь прислал меня за тобою, он просит тебя пожаловать на княжеский двор.
В это время в окошечко выглянула Добромира и, всплеснув от ужаса руками, громко крикнула:
— Славоша!
Голос её звучал такою тревогою и почти отчаянием, точно это имя предвещало несчастье.
Она поспешно сбежала вниз.
Воевода окинул проницательным взглядом весь отряд; дружинники в свою очередь смотрели на воеводу вызывающе.
— Хорошо, — спокойно отвечал воевода, — сейчас буду к вашим услугам, только зайду в горницу и прихвачу меч и шапку.
Возглавлявший отряд Славоша, которого так испугалась Добромира, зло улыбнулся.
— Не надо, воевода, — сказал он. — Всё равно во время танца придётся снять и меч и шапку.
— Не наряжайся для князя, — отозвался другой, — князь и так узнает, он добрый… подарит тебе новый кафтан и наградит соболями…
Славоша кивнул головою, и в тот момент двое дюжих конюхов подскочили к воеводе, схватили его под мышки и потащили.
— Иди же, воевода! Уж и конь для тебя осёдлан.
Воевода взглянул на них с презрением, но не сопротивлялся.
— Да будет воля Всевышнего! — сказал он. — Знаю, на какой пир ведёте меня.
При этом он подал знак головою Добромире.
Сцена эта произошла возле рундука, и Люда, хотя и смотрела в оконце, не могла видеть её из-за крыши; к ней лишь долетали оскорбительные слова в адрес отца. Послушная его воле, она сидела на вышке и плакала.
Добромира, стоя в дверях, молча наблюдала за этой сценой, вызвавшей на её глазах бессильные слёзы. Заметив знак воеводы, она поняла его желание и послала служанку за Людомирой.
Испуганная служанка вбежала в светёлку Люды и бросилась со слезами к её ногам.