К Альберте придет любовник

Вандербеке Биргит

Нужно было выбрать что-то нейтральное, но в данном конкретном случае ничего нейтрального не существовало, установила я, а в газетах писали, что женщинам и детям как раз перерезают глотки, пока я варю суп ночь напролет, и время открытия магазинов становится все ближе, а в газете писали, что людей сбрасывают в реки, что люди в автобусах скоро исчезнут с лица земли, что все на свете не более, чем виртуальная реальность, что мир – всеобщее Интернет-кафе; что-то случилось с нашей планетой после того, как мы в юности поцелуями возвращали мир во Вьетнам, а потом люди перестали целоваться или начали целоваться по другим правилам.

Нет, поглощая суп из перепелов, об этом говорить невозможно.

Пока я готовила, ко мне снова вернулось волнение по поводу завтрашнего вечера, но постепенно во мне проснулось и любопытство. Любопытство безумца, которое нарастало не постепенно, а скачками.

Странным образом, больше всего меня интересовал вопрос, получается ли у него уклоняться от уплаты налогов и сумел ли он изобрести беспроигрышную систему игры в рулетку. И то и другое он начал обдумывать еще много лет назад и уже тогда так далеко зашел в своих расчетах, что понадобился почти целый вечер, чтобы мне их разъяснить, помню, меня тогда удивили оба его начинания, ибо самой мне никогда не приходило в голову даже задуматься об уклонении от налогов и о рулетке. Я сказала тогда с иронией: «Всем встать, тебя ожидает великое будущее». На это он ничего не сказал, а потом вдруг: «Смешно сказать, в течение нескольких секунд я был очень близок к тому, чтобы спросить тебя, не хочешь ли ты его со мной разделить».

Я посмеялась, но смех мой звучал неискренне.

Теперь значительная часть того будущего была уже у нас позади, мы не стали делить его друг с другом, по крайней мере не каждый день с утра до вечера, и обходились без завтраков за общим столом, и было вроде неплохо.

Вопрос об уклонении от налогов и о рулетке интересовал меня сильнее, чем вопрос о семейном очаге – в какой-то мере я надеялась, что ему есть с кем разделить трапезу, но об этом, конечно, спрашивать его не собиралась. Впрочем, как и о первых двух вещах.

После того как суп был готов, я не знала, что мне делать с очевидно бредовым чувством бесконечной близости с этим человеком. По состоянию на настоящий момент, на свете, кажется, не было ни одной фразы, которую я могла бы ему сказать. Я налила себе немного вина «Грюнер Вельтлинер», [3] которое подам завтра на стол, поставила скрипичный концерт Мендельсона и попыталась воспроизвести в памяти его лицо. Ничего не получалось.

Впрочем, каждые две минуты я забывала, на месте ли еще мое собственное, подолгу задерживалась в ванной – мне нужно было время подумать. Кошка стала как-то странно на меня смотреть – с чего это я так часто бегаю к зеркалу, а я просто потеряла уверенность, что я – это действительно я, но каждый раз оказывалось, что я и в самом деле все еще я, и это меня ненадолго успокаивало, пока меня вновь не охватывали сомнения, – разумеется, это смешно. Один раз я строго сказала своему отражению: «Смешно и стыдно так вести себя в твоем возрасте только из-за того, что завтра к тебе придет любовник. Может быть, он и придет-то только затем, чтобы попросить взаймы, потому что из-за постоянного уклонения от налогов у него возникли проблемы или система игры в рулетку оказалась все-таки не беспроигрышной; или же он придет, просто чтобы разочек выговориться, многим людям иногда необходимо выговориться хоть кому-нибудь, а мы живем, и уже довольно давно, в такое время, когда просто выговориться стало практически невозможно, и это тоже одна из особенностей мира, который странным образом изменился с тех пор, как мы, едва достигнув совершеннолетия, изображали из себя взрослых, и сама взрослость вгоняла нас в тоску, как салат с макаронами или дачный участок, а теперь, когда большинство из тех, кого я хорошо знаю, достигли удвоенного совершеннолетия, все вдруг начали стремительно молодеть, а те, кто не стал моложе, делается все толще и толще. И лишь очень немногие не становятся ни моложе, ни толще, они становятся старше и, становясь старше, удивляются тому, что выговориться стало так трудно. Но с возрастом те вещи, которые требуют участливого слушателя, не уменьшаются – наоборот, они, как назло, увеличиваются, они разбухают, и теперь их не так-то просто угомонить, их не угомонить только лишь тем, что когда-то мы поцелуями вернули мир во Вьетнам и поддерживали вооруженное или мирное противостояние властям из-за повышения цен на городской транспорт; это ведь совершенно естественно, что возможность выговориться постепенно исчезает в мире, где люди со временем становятся не старше, а только моложе или толще».

3

Название австрийского белого вина из винограда сорта «вельтлинер».

Очень может быть, думала я, он придет, чтобы услышать совет относительно семейного очага и связанной с ним части будущего.

Со мной этот номер не пройдет. Я тут же вспомнила целую кучу мужчин, которые, едва оказавшись в постели возлюбленной, с маниакальной одержимостью начинали выставлять напоказ интимнейшие детали семейной жизни, выбалтывать их, скажем так, и я уже несколько раз давала себе клятву немедленно выставить любовника за дверь, едва он в моей постели заведет речь о своем семейном очаге, потому что я не желаю ничего знать о трагедиях, которые возле него ежедневно разыгрываются и неудержимо влекут данного мужчину от этого самого очага прямо ко мне в постель. Для верности я торжественно повторила эту клятву теперь.

Впрочем, все вышеназванные мотивы казались мне все-таки маловероятными.

Вино еще не охладилось как следует. Вода в батареях булькала так, словно трубы вот-вот прорвутся, и она выльется наружу, и я подумала: «Только этого мне и не хватало, чтобы сейчас прорвало трубу».

Второй стаканчик пошел еще лучше, и пока звучал концерт Мендельсона, я почти решила не принимать все это слишком близко к сердцу, пусть все будет, как будет. Я сказала себе, что ведь бывают на свете настоящие войны, в которых по-настоящему убивают, сражаются, умирают, я подумала о женщинах и детях с перерезанным горлом, о накопившейся ненависти, о массовых захоронениях, да и кроме ненависти, которая царит повсюду в этой хрупкой действительности, где реальны едва ли не исключительно ненависть, убийство и насильственная смерть, а все остальное – виртуально, ведь жизнь достаточно сложна даже без этой глобальной ненависти, и, главное, она не бесконечна, с каждым днем все менее бесконечна, и эта мысль, которая, правда, завтра будет совсем неплохо подкормлена перепелиным супом, форелью «мюллерин» и фруктовым желе, придает всему, что может произойти завтра, характер относительности.

Но едва лишь мне удалось достичь некоторого внутреннего спокойствия, тут же, к несчастью, мне вновь пришло в голову нечто, прежде сидевшее где-то глубоко в памяти и что бы я предпочла вообще забыть, но вот оно всплыло и теперь причиняло мне боль и напоминало, что, в конце концов, война между мужчиной и женщиной – тоже самая настоящая. В юности я не верила, что это настоящая война, в которой один может погубить другого, меня удивляло, когда я читала в книгах о трагических исходах любви, когда человек бывал полностью покорен любовью, я ничего не знала об увечьях и смертельных ранах, наносимых друг другу мужчиной и женщиной, небесконечность жизни была делом решенным, она иногда меня тревожила, но ведь она простиралась еще так далеко, почти в бесконечность, а любовь в моем случае была скорее неудавшейся предысторией, нашествием саранчи, время от времени врывавшимся в мою жизнь, после чего я получала свою жизнь назад полностью разоренной, но самой мне, думала я, удавалось всегда оставаться целой и невредимой.

Все изменил один телефонный звонок.

Я провела в клинике всего пару часов, операция показалась мне до странного нереальной, дружелюбный деловой врач, медсестра, которая молча сосредоточенно орудовала инструментами, потом слабая тянущая боль в ногах, отвратительный гудящий звук, какой издает работающий пылесос, легкая тошнота – мне дали лекарство, улучшающее кровообращение, и оно быстро подействовало, – несколько часов отдыха в небольшой светлой и уютной комнатке с вазой цветов на столе. Я думала обо всех этих жутких историях про вязальные спицы, знахарей, о процессах над ведьмами, обо всем этом ужасе, который застали еще наши бабушки и даже матери, а здесь не только сами они безукоризненно вежливы, но перед глазами у тебя ваза с полевыми цветами, и медсестра вызывает по телефону такси.

Перед моим отъездом ко мне зашел врач, посмотреть, как у меня дела и еще раз поговорить. Он сказал:

– Я полагаю, дома есть кто-нибудь, кто в ближайшие дни сможет о вас позаботиться.

Я задумалась и пришла к выводу, что среди моих знакомых были либо те, кого я даже не могла себе представить в подобной роли, либо те, от чьей заботы я сама предпочла бы отказаться.

Врач сказал:

– Может быть, ваша мама. Ваш друг или муж.

– Мама живет не здесь, – ответила я, а врач настойчиво продолжал:

– Ну вы же не в одиночку это устроили, кто-то еще принимал участие. И я хотел бы, чтобы сейчас рядом с вами кто-то был.

Меня приятно удивила его забота. На свете в то время заботы уже почти не осталось, может, она и существовала когда-нибудь раньше, но я этого уже не помню, и вдруг я обнаружила, что тронута до слез, но все-таки сказала, что прекрасно справлюсь сама, до сих пор мне это всегда удавалось. И даже легко. Врач склонил голову набок и сказал:

– Вам не следовало бы относиться к этому легко.