К далеким голубым горам
Шрифт:
– Ну, со мной, паренек, дело другое. Меня ждет только петля на Тайберне, – заметил Том.
– Может и так, Том. Но подумай вот что: другие такие же как ты остаются. Сколько людей в Британии захочет сегодня уплыть в Америку? Сколько людей, тебе знакомых, предпочтут таиться в городах, прятаться, перебегать с места на место, но не попытать счастья в новом краю? Они прячутся от перемен. Они их боятся. А мы – нет.
– А каковы тамошние дикари?
– Я знал всего нескольких… Их жизнь требует от человека силы – и потому они уважают силу. Им приходится воевать с
Есть честные люди среди них – и бесчестные, равно как среди нас. С ними надо обходиться по справедливости и следить за собой, чтоб не показать слабости, ибо слабость они презирают. Нельзя делать им подарков без причины, иначе они решат, что ты делаешь подношение со страху, и убьют тебя на месте.
В лесу они хозяева, большие искусники, столь уверенные и подлинные, как только по силам человеку, и у них многому можно поучиться. Обширные пространства земли кажутся незаселенными, ибо индейцев слишком мало для ее просторов. Они – иные люди, иначе выросшие, иначе воспитанные, и нельзя от них ждать, что станут они себя вести как христиане. О том, чтобы подставить другую щеку, они и слыхом не слыхивали…
– И очень разумно. У меня у самого это никогда не получалось…
Наконец мы нашли Уильяма. Нам с ним надо было о многом поговорить: о посевах и урожае, и о том, что делать с деньгами, заработанными от плодов моей земли, как их ни мало. Мне принадлежало всего-то несколько кусков пахотной земли, да еще участок-другой, где можно вырубить и свести тростник, – эта земля могла дать ровно столько, чтобы самому прокормиться и чуть-чуть осталось сверх того. Уильям был человек надежный, и я пообещал ему половину. А когда накопится достаточно денег, он должен был прикупить еще небольшой участок.
– А что, если ты не воротишься, Барнабас?
– Оставь все на попечение хорошему человеку. Ибо если я не ворочусь, то мой сын воротится обязательно.
Мы с Уильямом знали друг друга с детства, хоть он был старше меня лет на семь; крепкий, решительный человек, имевший землю и посевы и упорно работающий своими руками.
– А если настанет время, – сказал я ему, – когда ты захочешь переплыть море, приходи ко мне, и я найду для тебя место.
– Я англичанин, Барнабас. Кроме Англии мне другой земли не надо.
Не был ли он мудрее, чем я? Мой отец пережил не одну войну и беду, и это оставило в нем убеждение, что сохраняется лишь то, что человек сделает из себя сам.
– Будь осмотрителен, – советовал он мне, – не доверяйся излишне никому и ничему. Люди меняются, и времена меняются, но войны и революции остаются всегда. Владей куском земли, на котором сможешь вырастить достаточно, чтобы прокормиться, и не отходи слишком далеко от дров, ибо дни и ночи могут стать холодными. Будь приветлив со всеми людьми и никого не осуждай, не рассказывай никому слишком много о своих делах и не забывай при любом разговоре – с мужчинами, с женщинами ли, – держать одну руку на дверном засове… хотя бы мысленно. Люди не доверяют чужакам, потому имей несколько мест, где
Потому-то в дни моего взросления мы с ним наезжали в разные рыночные городишки, чтобы стать хоть немного своими в каждом, и в церковь ходили то там, то здесь. Мой отец не возил контрабанду, как большинство жителей болотного края, но мы водили знакомство с контрабандистами. Мы, ребята с болот, умеем держать рот на замке, в разговоры с чужаками не вдаемся, зато знаем, что такое верность своим.
Таинственный фехтовальщик, или кто он там на самом деле, может тщетно расспрашивать всех вокруг – и все равно не узнает ничего для себя полезного, и меня он теперь не сыщет, ибо тысячи водных дорожек ведут ко многим городам и деревням в нескольких графствах…
Сидя у теплого огня, мы с Уильямом переговорили о многом, и вот наконец он сказал:
– Не тревожься о своих полях. Я буду заботиться о них, как о своих собственных, и брать одну треть.
– Половину, – повторил я.
Он покачал головой:
– Ты даешь слишком много, Барнабас.
– Половину, – твердо сказал я. – Я хочу, чтобы ты был вознагражден за свои труды, а с тем, что у тебя есть и что ты заработаешь на моей земле, ты сможешь стать состоятельным человеком.
– В дальний край ты уезжаешь, Барнабас. Тебе не страшно?
– Лес, похоже, не так опасен, как лондонские улицы, Уильям, и там есть земля, которую можно занять, – леса, луга и озера. И полно дичи.
– Браконьерство?
Я улыбнулся.
– Там нет лордов, у которых надо испрашивать разрешение на оленя или зайца, Уильям. Там хватит на всех. Я возьму семена для посевов, Уильям, орудия и инструменты для обработки земли и вырубки леса. Построю все, что мне нужно. Руки мои ловки с инструментом, а необходимость прибавит им искусства.
Он медленно покачал головой.
– Нет, Барнабас, такое дело – для тебя. А мне не достанет отваги рискнуть всем, поставив на счастливый случай. Моя земля – здесь. Я должен вспахивать свои собственные акры и спать в своей собственной койке.
– Я все гадаю – в чем причина? Что делает нас разными, из-за чего я уезжаю, а ты остаешься? Положение наше считай что одинаково, что у одного, что у другого, и ни в одном из нас не больше мужества, чем в другом, – хоть и не меньше. Все дело в том лишь, что мы – разные.
Он кивнул:
– И я много думал об этом, Барнабас, и спрашивал сам себя, в чем причина. И – не знаю. Может, есть что-то разное в крови у нас, из-за чего ты отправляешься в море, а я цепляюсь за свой маленький участок… Позволь сказать, я думаю, что ты делаешь глупость. Что ты будешь пить, когда почувствуешь жажду, Барнабас?
– Воду.
– Воду? Но вода – неподходящее питье для мужчины. Для скота – да, для птиц и зверей, но мужчине нужен эль… или вино, если ты француз.
– Вода нового света – все равно что вино для меня, Уильям. И большего я не прошу. Вода в ручьях холодная и чистая.