К каждому придёт счастье!?
Шрифт:
– Так. Значит, я тебе не подхожу, потому что я красивый, так?
– Не только. И красивый, и высокий, и вообще…, – она вздохнула, и в этом вздохе было такое восхищение, что он даже покраснел. Покачал головой, справляясь с собой:
– Давай уточним. Я тебе не подхожу, потому что высокий, красивый и вообще. А ты мне почему не подходишь?
– Потому что толстая, некрасивая и… дура.
Последнее слово она произнесла после длинной паузы и почти шепотом.
Он обалдело переспросил: «Кто?!»
– Дура, – повторила она.
Он расхохотался так, что на глазах выступили
– Кать, ну ты даешь! – он покрутил головой, сдерживая смех и стараясь стать серьёзным.
– И кто тебе это сказал?
– Зеркало.
– Всё это зеркала сказало, – лукаво блестя глазами, переспросил он.
Она невольно улыбнулась в ответ, и он почувствовал, что в нём поднимается какая–то нежность что ли к этой девушке. Он видел, что для неё это всё серьёзно, но она готова принять его шутливый тон и не обременять своими проблемами.
– Что дура, мне и Ольга всегда говорит.
– И что она имеет в виду? У тебя что, с учёбой проблемы?
– Нет, – вздохнула она, – с учёбой у меня проблем нет. Я по жизни дура.
Он опять, не сдержавшись, фыркнул, кое-что мгновенно обдумал и сказал:
– Ладно, бог с ним, с приятелем. Кать, ты сейчас что собиралась делать?
– Да ничего, – она пожала плечами, – в общежитие собиралась идти.
– Ну и прекрасно. Давай я тебя провожу. Мы зайдём по дороге в парк, посидим, и ты мне расскажешь, что значит «дура по жизни» и почему это ты дура по жизни. Идет?
И, не давая ей опомниться, взял за руку и повёл за собой. Так началась их любовь.
Сначала Дмитрий относился к Кате, как ему казалось, просто с интересом. Она была ему интересна, потому что не походила ни на кого из его многочисленных подружек, пассий, поклонниц. Дмитрий привык к тому, что девушки обращают на него внимание, с удовольствием знакомятся, отвечают на его внимание. Проблем, в смысле познакомиться, завести роман, лёгкий, ни к чему не обязывающий, у него никогда не было. Были проблемы, скорее, другого рода: как избавиться от излишнего внимания, назойливости, закончить надоевший роман. А надоедали они ему быстро.
Он видел, что Кате он очень нравится. Но она этого как будто стеснялась и очень старалась скрыть, хотя получалось плохо. Дима часто чувствовал на себе её взгляд, а когда внезапно смотрел на неё, она тут же отводила глаза и краснела, как будто он застал её за чем-то неприличным. Его это ужасно забавляло, но не раздражало. Вообще сначала она его забавляла и удивляла иногда до немоты. Она была очень доверчива. Сама никогда не врала и всё принимала за чистую монету. Попадала из-за этого впросак, потому что не всегда понимала шутки. Ольга однажды с раздражением сказала: «Нет, это просто невозможно! Если Катьке сказать, что сегодня по улице проходил бегемот, она только скажет: «Да, Оля, правда? А когда?»
Диму тогда удивило её раздражение, он посмеялся, но спросил осторожно: «Это плохо?»
– Да не плохо…
– А чего же ты злишься?
– Да её же обмануть – раз плюнуть!
– И часто её обманывают?
– Ты знаешь, как ни странно, нет. К ней хорошо относятся: она
Он улыбнулся: «Да, именно так. Неловко себя чувствуешь».
Но потом он увидел Катю совсем с другой стороны. Девятого мая они собирались с компанией на природу. Он позвал Катю, но, к его удивлению, она отказалась, с сожалением сказав: «Я не могу. Я иду на митинг». Он с недоумением спросил: «А что, разве на Девятое мая на митинг обязательно?
Она неловко повела плечами:
– Нет, почему обязательно. Я просто хожу Девятого мая на митинг.
– Что, сама?
– Сама.
Он долго и внимательно на неё смотрел:
– Я так понимаю, на речку ты не пойдёшь?
– Не пойду, – она кивнула с совершенно несчастным видом, но тем не менее твёрдо.
Они попрощались у дверей общежития, куда как раз подошли. Он шёл, и качал головой, и улыбался сам себе, и думал. Катя снова его удивила. Нет, он, конечно, к празднику Девятое мая относился очень уважительно. В детстве они ходили к Вечному огню всей семьёй, и он помнил тот трепет, те чувства, которые испытывал, глядя на ветеранов в медалях, на скорбящих родственников. Отец всё ему объяснял…
Потом он ходил со школой, и это было совсем по-другому. Они старались друг перед другом быть взрослыми и, как они думали, безразличными, несколько циничными, хотя праздник по-прежнему трогал.
А в институте этот майский выходной старались использовать для вылазок на природу, отдохнуть, повеселиться. И ему как-то в голову не приходило самому, одному идти на митинг. А вот Кате, оказывается, приходило.
На следующий день в десять он ждал Катю у ворот общежития с тюльпанами в руках. Она вышла из дверей и пошла через двор, не глядя по сторонам, в своём белом платьице в цветочек (он уже обратил внимание, что одежды у неё совсем мало) и с букетом красных тюльпанов в руках.
Она увидела его, только подойдя к воротам, и на лице её вспыхнула такая радость, что ему даже стала неудобно. Господи, она так радуется, как будто он не просто пришёл к ней, а подарил кольцо с бриллиантами (впрочем, насколько он её узнал, кольцо с бриллиантами её бы, скорее, смутило и испугало).
– Здравствуй, Дима, – она подняла на него сияющие глаза.
Здравствуй, Катя, – преувеличенно серьёзно ответил он.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Он протянул её цветы, подставил руку, она вложила свою, и они пошли по улице. Шли и молчали. И это молчание совершенно не тяготило. Она держала его под руку, а он подтянул её руку так, чтобы ладошка легла в его ладонь, и придерживал пальцами.
Потом они стояли на митинге, слушали скорбные и торжественные слова. Потом Катя положила цветы на гранитные плиты. Они шли по аллее среди медленно текущей реки людей.
– Ты извини, что я тебе испортила выходной.
– Я очень рад, что пошёл с тобой, – сказал он коротко и очень серьёзно.
– Знаешь, получаются всё какие–то высокие слова…Только я представляю, какие они были молодые…и пошли…и погибли. А мы живём благодаря им.
Голос её задрожал. Дмитрий обнял её за плечи одной рукой и немножко прижал к себе.