К каждому придёт счастье!?
Шрифт:
А Катя вспоминала свой последний приезд домой. Она собиралась пробыть с недельку. Но уже на третий день не выдержала и сказала матери: «Завтра поеду». И хотя мать заполошенно забормотала: «Что ты, что ты, побудь!» – Катю больно кольнуло облегчение, промелькнувшее на её лице.
А вечером, улучив момент, когда после ужина они остались в комнате одни, сказала отцу, с которым, поздоровавшись по приезду, больше не обменялась ни одним словом:
– Вы не беспокойтесь, я завтра уеду.
И отстранённо отметила, что первый
Отец промолчал, хотя напрягся, и скулы у него неожиданно покраснели. А утром, собравшись на работу, он постучался в комнату, где она спала, зашёл и, немного помявшись, выдавил, не глядя на неё: «Катя, ты прости меня. Я виноват».
– Ничего, я всё понимаю, – быстро сказала она. Слишком это было неожиданно.
Он покачал головой, махнул рукой и вышел, так и не взглянув на неё.
А она неожиданно разревелась. Ничего она не понимала. Чем она провинилась? За что должна страдать? За то, что родилась?
Проплакавшись, она встала, умылась холодной водой, собралась и уехала на первом автобусе.
Больше домой она не ездила. Мать иногда передавала с кем-нибудь сумку с продуктами, изредка присылала немного денег. Но Катя на это особенно не рассчитывала. Она всё время где-нибудь подрабатывала: мыла подъезды, носила почту, работала санитаркой в больнице. Работа обычно была временная, зарплата небольшая, но только так Катя могла прожить.
Так что семьи у неё, скорее всего, нет. Зато теперь у неё есть Димка. Так он сказал. Господи! Неужели правда?!
Она подняла голову, губы их встретились. И они начали целоваться, забыв обо всём на свете.
К действительности вернул гневный возглас старушки, которая призывала на их головы все кары небесные:
– Люди добрые! Что ж это делается! Белым днём! У всех на виду! Ни стыда, ни совести!
Выдернутая из чудесного забытья столь бесцеремонно, Катя вскочила и собралась бежать. Однако Дима удержал её руку.
– Что случилось?
Катя стояла пунцовая и несчастная. Воодушевлённая её виноватым видом, старушка собралась продолжать, но наткнулась на тяжёлый Димин взгляд:
– Бабушка, идите себе!
Старушка выпучила глаза, как будто подавилась уже готовой тирадой, проглотила и снова намеревалась продолжать.
Дима ещё более грозно посмотрел на неё и повторил: «Идите!»
Старушка пошла, но негодование выражала даже её спина.
– Катя, что ты меня дёргаешь, руку оторвёшь!
– Дима, пошли, пожалуйста, отсюда. Ужас какой!
– Да что случилось? Какой ужас?
Она, казалось, его не слышала. И ему пришлось встать и даже немножко встряхнуть её. Она держалась руками за щёки, совершенно красные, и бормотала виновато:
– Ой, стыд-то какой!
– Да какой стыд? Что мы такого сделали? Поцеловались?
– Днём! В общественном месте! Ужас!
– А если не днём и не в общественном месте, то не ужас? – он неожиданно рассердился.
– Дим,
Он посмотрел на неё и пошёл. Некоторое время они шли молча. Потом он сказал:
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Какой вопрос?
– Если не днём и не в общественном месте, то не ужас? Мы ничего постыдного не делали.
– Я не говорю, что мы делали что- то постыдное. Но я думаю, что всё это очень личное, и выставлять напоказ это нехорошо. И целоваться на людях нехорошо.
– Но ты же целовалась не с кем-то, а со мной.
– А я ни с кем, кроме тебя, и не целовалась.
Он остановился:
– Как?
– Так, – коротко передразнила она.
Он чуть не спросил «почему», вовремя опомнился, и некоторое время они шли молча. Потом Катя сказала:
– Знаешь, меня мать всю жизнь шпыняла, как только я подросла и пока не уехала: «Смотри! Смотри! Не смей!» Я думаю, больше всего она боялась, как бы я не повторила её ошибку. «С парнями не гуляй! Не ходи! Не позволяй!»
– И ты не позволяла.
– Нет. Да мне и некогда было.
Он засмеялся, обнял её за плечо и чмокнул в нос:
– Ладно, пошли. Или это тоже неприлично?
Она покосилась на руку, лежащую на её плече, но промолчала.
– Пошли домой, правильная моя!
В конце августа Катя уехала к тёте, и Дима заскучал. Казалось, что из его жизни вынули большой и важный кусок. Дима удивлялся себе и с нетерпением ждал Катиного возвращения.
В день её приезда они стали близки. То есть в вечер.
Дима встретил её, помог донести вещи до общежития. И тут выяснилось, что в общежитии нет воды. Совсем. Ни горячей, ни холодной. Ни помыться, ни приготовить еду нельзя. Катя совершенно растерялась. И Дима уговорил её поехать к нему. Благо родители были на даче.
– Ну что, сначала ужинаем или в ванну.
– В ванну, конечно, я вся в пыли.
Он отправил её в ванну, выдав полотенце и свой банный халат. А сам стал собирать ужин. Резал огурцы с помидорами, колбасу, хлеб и всё время прислушивался к звуку льющейся воды и представлял Катю в ванне.
Когда она вышла, розовая, влажная, с колечками волос на висках, он мог думать только о том, что под халатом на ней ничего нет.
До ужина дело так и не дошло. Он стремительно подошёл к ней, обнял, уткнулся носом в висок и поцеловал влажные колечки, потом шею и вдохнул её запах и поцеловал маленькое, мгновенно загоревшееся ушко. Катя сдавленно ахнула, и он поцеловал эти ахнувшие, раскрывшиеся губы. А потом потянул пояс халата и наконец-то коснулся груди, как давно мечтал. Грудь была большой и упругой. Он обхватил её, и приподнял, и крепко сжал, и прихватил пальцем сосок, мгновенно затвердевший. Катюша застонала, и дальше он уже плохо соображал. Она оказалась пылкой, и нежной, и вверялась ему безоглядно.