К неведомым берегам
Шрифт:
Понять, что дальневосточная политика, как часть целого, не отделима от европейской и творится теми же людьми, по-видимому, было не по силам Нессельроде. Россия все ближе и ближе скатывалась к краю бездны.
…Американская эскадра Перри состояла из десяти крупных военных кораблей. Для нее вынуждены были снять с островов Зеленого Мыса корвет и шхуну. К ней присоединялась и другая эскадра Рингольда — из четырех судов. Цель ее и направление были менее определенные: «с ученой целью на север».
Англичане насторожились. «На север!» Это могло означать: Сахалин, Татарский залив,
Слышно, будто задумала и Россия попытаться открыть японские порты для себя. Уж не вместе ли? Русская эскадра Путятина в пути, правда, пока невелика — один фрегат «Паллада» да легкая паровая шхуна «Восток», но русские хитры: эскадра живо обрастет по дороге.
И она действительно по дороге стала обрастать: к ней присоединился корвет «Оливуца» — из Камчатской флотилии, затем барк российских колоний в Америке «Меньшиков» — из Ситхи.
Спешно стягивали свои рассеянные по всему Тихому океану корабли французы и англичане.
— Что-то ты стал часто задумываться, мой дорогой? — спрашивала, наклонясь к Геннадию Ивановичу, жена, любовно проводя по его волосам когда-то нежной, надушенной, мягкой, а теперь загрубелой ладонью.
— Да-с, Екатерина Ивановна, верно: чувствую, заваривается каша раньше времени — больше передышки, видимо, не получим… А ни в одном месте ничего еще не окончено, все начала, затеи, но ни людей, ни средств. Особенно беспокоит, конечно, Сахалин, на котором этот трусливый и ленивый тюфяк, да еще беспомощный, брошенный на произвол судьбы твой любимец Бошняк… Как он там изворачивается?..
— Извернется, — успокаивала Екатерина Ивановна. — Да он и не один, там «Николай».
— «Николай»-то хорош: он снабжен, а вот, если этот дурень отправил в Императорскую «Иртыш» в чем мать родила, что тогда? Соберется сто человек: где будут жить? Чем питаться? А с него станется.
— Не идет сюда, значит, зазимовал в Аниве, — успокаивала Екатерина Ивановна, но как-то без убеждения. Она тоже чувствовала неладное.
— Должны бы быть давно уже какие-нибудь известия о Путятине. И вот еще… Зима какая-то ранняя, и уж очень снежная.
Действительно, еще только половина октября, а домик начальника экспедиции занесен снегом, и уже за окном упражняются, набирая силу, ранние вьюги.
Морозная бесснежная погода распространялась к югу по всему проливу. Бошняк, звеня осколками тонкого пока ледяного припая, бросил исследование берегов и с превеликим трудом пробирался обратно.
Приходившая в Де-Кастри в начале октября из Нагасаки от Путятина винтовая шхуна «Восток» запаслась на Сахалине бошняковским углем и через несколько дней ушла, разминувшись с Невельским. Видал ее только зимовавший на посту мичман Разградский.
А в Императорской гавани события перебивали друг друга: еще не успел устроиться здесь «Николай», как гавань уже покрылась льдом. Вынужден был здесь бросить якорь и захваченный зимой «Иртыш», с обессиленной от трудных переходов командой, без продовольствия и без зимнего снаряжения. Предстояла
Сутолока устройства на месте и мелькнувший, как метеор, короткий визит путятинской шхуны «Восток» на момент отвлекли зимовщиков от тяжелых дум: казалось, навестили самые близкие родные. Да так оно и было. Бошняк встретился с Чихачевым, заразившим своей неисчерпаемой энергией и жизнерадостностью всю молодую, но уже видавшую виды компанию. Командир шхуны Римский-Корсаков сумел создать у себя сплоченную семью моряков, цепко державшихся друг за друга…
— Какой же может быть тут разговор? — сказал он, внимательно слушая доклад Чихачева о бедственном положении зимовщиков. — Рассчитайте, через сколько дней доберемся до первого населенного пункта, оставьте для нас самый скупой паек, спросите команду, согласны ли недельку поголодать, а все остальное — вам. Да, кстати, — добавил он после некоторого раздумья, — можно вынуть стекла из наших окошек и иллюминаторов, вы же строитесь. А нам только как-нибудь добраться, ведь на юг идем! — И вслед повернувшемуся Чихачеву: Отдать им все зимнее, кроме самого необходимого для нас.
И тут же сам подумал с негодованием: «Ну и дубина же этот самый Буссе!» — и покачал головой.
Проводив «Восток» с его дружной, спаянной семьей, Бошняк низко опустил голову и побрел домой. Положение его, как начальника Константиновского поста, угнетало. И впервые он почувствовал себя неудовлетворенным и работой и положением: сказались непосильные лишения, сказалась тоска по брошенному уюту и мирной жизни, сказались, наконец, его двадцать три года! Как назло, захворали еще двое людей…
А ведь зима еще впереди!
— Надо бороться до конца, — пытался подбадривать он себя.
Ехать в Петровское соседние маньжчуры отказались, отказались даже назначить плату: на нартах не поедешь — снегу нет, собак кормить в дороге нечем, не приготовлено, для лодки вместо воды — лед, пешком — замерзнешь… Словом, куда ни кинь, ничего не выходит. И, однако, как только выпал снежок, изгнанный майором Буссе с Муравьевского поста старый поручик Орлов не стерпел, нагрузился письмами и побрел в Петровское — все равно умирать… Побрел по еще недостаточно замерзшей тундре, по ломающемуся под ногой ледку на обширных лужах и стремительных, еще не замерзших холодных ручьях.
Цинга в Константиновском вспыхнула уже в ноябре, а в конце декабря на работу выходило только пять человек. Команда «Иртыша» скученно ютилась в построенной из свежесрубленного леса избенке, сырой и холодной, но все же это было лучше, чем давший течь корабль, не имеющий печей. Команда «Николая» отказалась покинуть корабль и устроилась в камбузе около печурки.
Стреляли ворон и с отвращением ели — все-таки свежатинка. Изредка удавалось поймать рыбу.
В январе стали умирать…
«У нас все благополучно, — с горькой иронией сообщал Невельскому Бошняк, — здоровых ни одного! Очень сожалею, что Н. В. Буссе не видит всех последствий своей эгоистической ошибки. Только надежда на бога да на скорую от вас помощь нас все еще воодушевляет и поддерживает…»