К 'последнему' морю (др. изд.)
Шрифт:
Старшина, скрывавшийся в камышах, снова подошел я монахам, опустился рядом с ними на землю и положил свой посох. К нему приблизились несколько других степняков и уселись вокруг.
Молодая женщина в просторной одежде с множеством разноцветных бус на шее принесла глиняный кувшин с молоком. Колдун что-то ей пробормотал. Она опустилась в головах лежавшего монаха и, окунув руку в кувшин, начала с пальца, как младенцу, капать молоко в полуоткрытый рот умирающего. Его губы зашевелились, и он с усилием стал глотать.
Старшина тронул за плечо читавшего Псалтырь
– Тенгри...
Потом он сжал ладонь в кулак и, вглядываясь в глаза монаха, добавил несколько непонятных слов.
Старик прошептал едва слышно:
– Это он говорит... "Тенгри"... по-ихнему небо... Хочет, чтобы все люди были братья... Как пальцы на руке... И собирались, когда нужно, в одну десницу... Я у них прожил три года с евангельской проповедью. И этот старик, ихний старшина... тоже, как другие, у меня крестился... А колдуном по-старому остался... чтобы свои боги не разгневались.
Больной затих. Монах, отложив Псалтырь, наклонился к нему:
– Скажи мне, отче: кому весть о тебе подать, ежели я в Киев доберусь? Может, в обитель какую зайти?
Старик еле слышно прошептал, задыхаясь:
– В Киеве найди тысяцкого Дмитро... Скажи ему, что известный ему иеромонах Вениамин, тот, что последние годы "черных клобуков" и торков просвещал, а теперь к смерти готовится от старческой немощи, - посылает воеводе Дмитру свое благословение на подвиг ратный, ибо бегут уже отсюда на закат солнца все степняки перед врагом лютым, именуемым татарами, а воинам их несть числа... Но святою правдою и нашей крепостью мы, сыны русские, их одолеем! Пусть встанут крепко за землю родную, и силы небесные принесут нам победу!
* Часть восьмая. ПОСЛЕДНИЙ ЧАС КИЕВА *
Глава первая. тревога В КИЕВЕ
Прошло горячее засушливое лето 1240 года, миновала золотая осень, и все это время мимо Киева тянулись длинной вереницей и всадники разных кочевых племен Дикого поля, и пешие люди, и нагруженные телеги: "черные клобуки", половцы и другие степные обитатели уходили прочь из Дикого поля; непрерывно на лодках и плотах переправлялись через Днепр и двигались дальше, мимо Киева, в надежде найти где-то там, за лесистыми Карпатскими горами, спокойную трудовую жизнь.
Скрипели тяжелые возы, запряженные волами, медлительной поступью шагали двугорбые верблюды, навьюченные частями разобранных войлочных шатров, пылили стада овец с неизменным козлом впереди и проносились табуны разношерстных коней. Вокруг них скакали завернутые в шкуры конюхи в войлочных малахаях с длинными гибкими жердями, "укрюками", с петлей на конце. Они старались сбивать коней вместе в табуны, не давая им разбрестись по привольной беспредельной Дикой степи.
С тревогой поднимались жители Киева на старые земляные валы, на широкие стены, опоясывавшие древнюю русскую столицу. Пристально всматривались киевляне в голубые степные дали, где то и дело появлялись все новые и новые черные точки, по мере приближения превращавшиеся в отряды степняков, и казалось, конца им не будет...
– Что же это творится в Диком
– вздыхали озабоченные киевляне.
– Откуда, за какие грехи насылает господь бог на православных христиан новые беды?
– Если половцы, и торки, и черные клобуки уходят со своих стародавних стоянок за лесистые Карпаты, на угорские равнины, то это - ой!
– не к добру! Зря степняки никогда не потянутся в чужедальнюю сторонку. Что же их гонит? Какая тревога?
– Значит, погнал кто-то, кто посильнее!
– А кто посильнее? Только татарин! Неужели и впрямь до нас доскачут страшные татары, мунгалы дикие, безжалостные, что пожгли и разграбили Залесскую Русь?
В прибрежных уличках Подола нарастала тревога. Все умельцы оружейники, кузнецы, молотобойцы, все, умевшие ковать железо и выделывать из него оружие, принялись за спешную работу. Со всего города приходили киевляне, и молодые и даже глубокие старики, давно забывшие о воинских делах. Сходились в кружки, приносили с собой и точили мечи, заржавевшие копья и топоры. Все искали какогонибудь оружия, скупали все, что могло послужить защитой от жестоких врагов.
Оказавшиеся в Киеве половцы и другие степняки бродили по Подолу и, почти не торгуясь, забирали все, что еще оставалось в железных рядах.
– Неужто татарский Батыга-хан и взаправду доберется до нас? толковали киевляне.
– Как мы его встретим? Он ведь только одного и ждет, чтоб мы сдались без боя. Враги жалости не знают и всех, кто с ними борется, приканчивают.
– Разве им тесно стало в кипчакской степи?
– А где самый набольший половецкий хан Котян? Почему он ушел из степи и погнал всех своих конников к уграм?
– Если он так заторопился, значит, его теснил кто-то, кто посильней его и кто летит сюда, как буря.
– Чего пугаешь! Если зима будет теплая и Днепр не заледенеет, не остановится, то не перебраться татарам на нашу сторону. Тут мы их и отшибем.
– А если задует сиверко и река станет? Тогда мунгалы вмиг перекинутся на нашу сторону и разольются по всему Киеву, как река в половодье. Заглянут во все наши дома и все, даже подвалы, оберут.
– Как мунгалы разольются? А мы сложа руки станем смотреть на них без отпора?
– И уйти-то нам тогда будет некуда.
– А мы и не собираемся уходить! На своей земле и жить умирать надо.
В этот страшный год погода долго стояла осенняя. По Днепру, откуда-то сверху, из-под Смоленщины, приплывали последние плоты и приставали к левому, степному, берегу. Оттуда на ладьях плотовщики переправлялись в город, шли по торговым рядам, предлагая связками беличьи, лисьи и заячьи шкурки, висевшие у них у пояса. Раньше такие шкурки тут же бы расхватали, а теперь никто их не брал.
– Ну что нам шкурки? Свою бы шкуру сберечь!
– Эх, рано панихиду запели, - отвечал один плотовщик. Татар, что ли, испугались? Мы их под Переяславлем видели и гоняли. Храбры они, когда впятером бросаются на одного. Если дружно встретить татар и всем встать стеной на защиту Киева, то им с вами никак не совладать.