К «последнему морю»

Ян Василий Григорьевич

Киев поразил Вадима своей живописной красотой. Раскинувшийся на холмах, с массой зелени, Киев издавна славился богатыми постройками, величием церквей, золотыми куполами, множеством боярских хором и каменных палат и бесчисленным количеством домиков киевлян – невысоких, глинобитных, с выбеленными стенами, с камышовыми крышами.

Вадим и Андрей прошли по Подолу, нижней прибрежной части Киева, где проживали многочисленные рабочие умельцы – искусные мастеровые разных специальностей – и где были расположены также всевозможные

мастерские.

Громыхали кузницы, стучали плотники, люди толпились перед мастерскими: гончарными, литейными, оружейными и прочими. Всюду трудились киевские и приезжие издалека работные люди.

– Вот здесь живут и трудятся много моих друзей, – сказал Андрей. – Каждый год я сюда приплываю несколько раз и доставляю здешним умельцам отборные лесины: и березовые, и дубовые, и кленовые, – какие кому понадобятся. Ты можешь тут встретить и твоих новгородцев, и псковичей, и полочан. Особенно много сюда прибыло суздальцев и владимирцев после татарского погрома; они переселились в Киев, хотели найти себе мирный труд и тихую жизнь, да вряд ли и здесь найдешь тишину. Татары еще не успокоились, и хотя осели в низовьях Волги, а кто их знает? Вдруг их ненасытный людоед хан Батыга задумает злое и налетит сюда своей несметной ордой?

В Киеве сразу же Вадим услышал разговоры нерадостные. Старый знакомый Андрея кузнец Григорий, имевший свою кузницу на Подоле, встретил его с хмурым и озабоченным лицом:

– В недобрый час приплыл ты к нам в Киев, любезный друже Андрей. А лесины твои нам все же понадобятся, хотя теперь нечего и думать о постройках новых домов. Все силы теперь брошены на городские стены: надо укреплять Киев, надо опоясываться более высокими валами. Настают времена тяжкие. Остаться бы только нам самим живыми!

– Да что случилось? Где ты беду чуешь? – спросил удивленный Андрей.

– Ты, верно, уже заметил, что не первый год из Дикого поля через Днепр плавятся и бегут мимо Киева и половцы, и бродники, и всякие другие степняки-кочевники. Они говорят, что хотят перебраться в угорскую степь Пушту, а в этом году бегут они уже не отдельными семьями, а целыми стойбищами и родами. Бегут как ошалелые. Говорят, что они боятся татар, которые охотятся за ними по всей половецкой степи, избивая без жалости, а то, захватив пленных, гонят их назад, в низовья Волги, и там продают, как скотину, в рабство приезжим купцам бухарским и персидским.

– Плавали мы до сих пор по Днепру и беды не чуяли, – сказал Андрей.

– Посмотри на ту сторону, – продолжал кузнец Григорий. – Видишь скопище людей и пеших и на конях? Там сгрудились и верблюды и телеги, нагруженные всяким добром. Быки тянут целые возы. Это половцы или другие степняки. Они у нас нанимают не только ладьи, но и паромы и плоты, чтобы только поскорее переправиться на нашу сторону. А платят они хорошо, скотом или кожами, почти не торгуясь, только бы им переправиться скорее на наш правый берег.

Из

разговоров Вадим узнал, что к Киеву из степи однажды летом уже подходил большой отряд татарской конницы, и тогда татары стояли долго на противоположном левом берегу. От них приплывали на ладьях послы, которые заявили нашим боярам, «городским старцам», что татарский владыка требует, чтобы Киев сдался на их полную милость, и обещает, что татары Киева не тронут и не обидят ни одного жителя, а только наложат на город ежегодную дань.

– Да можно ли татарам верить? – говорил кузнец. – На их уловку мы не пошли и проводили честью. Татары долго ждали, что Днепр замерзнет, а зима была теплая. Постояли они и откатились обратно в степь.

– Друже Григорий, – спросил Андрей, – а ведь ежели в этом году зима будет ранняя и суровая и примчатся сюда немилостивые татары, а Днепр замерзнет, то им легко будет перейти на нашу сторону и в великом множестве обрушиться на Киев. Что вы тогда станете делать?

– Вот об этом и думают и гадают и князь наш, и его бояре, да и все киевляне. А это что за молодец с тобой?

– А это новгородец Вадим. Приплыл со мной от Смоленска на плоту. Хочет учиться в Киево-Печерском монастыре. Объясни, Вадим, как тебя назвать по твоему рукомеслу?

– И постриг монашеский хочешь принять? – спросил кузнец.

– Я учусь образа писать. У нас зовутся такие иконописцы изографами, – сказал Вадим. – Но я не собираюсь постричься в монахи, а только хотел бы поселиться где-нибудь в городе и ходить в иконописную мастерскую для обучения.

– Ежели тебе надо сейчас поселиться где-нибудь, то я тебя провожу к моему другу, соседу-горшене Кондрату. Он живет в верхнем городе, а здесь, на Подоле, ютится его лавчонка совсем неподалеку. Идем к нему.

Кузнец проводил Вадима и Андрея к своему «дружку» Кондрату. Чернобородый приветливый хозяин стоял за прилавком под деревянным навесом; на прилавке были расставлены рядами глиняные миски, горшки и кувшины, расписанные яркими красками; тут же кузнец обратился к хозяину:

– Друже мой, Кондрат, не нужен ли тебе помощник, молодец на все руки? Он сейчас без крова, только что прибыл на плоту из Смоленска. Не сможешь ли ты его приютить в своей хате?

Горшечник, прищурив один глаз, посмотрел на Вадима:

– А что ты умеешь делать?

– Что велишь, то и сделаю! – ответил Вадим.

– Он молодец покладистый и тихий, – сказал Андрей. – А в пути он нам из глины вылепил и медвежонка, и коня, и скомороха с дудкой.

– Повремени здесь маленько, и я тебя провожу к себе домой. А это твой, что ли, пес?

Вадим оглянулся. Возле него стояла лохматая собака, приплывшая с ним на плоту. Она умильно поглядывала, виляя хвостом, точно понимая, что разговор идет о ней.

– Видно, теперь моим стал! – И Вадим погладил собаку по лохматой голове.