К строевой - годен!
Шрифт:
– Что ж мне теперь, и мягкую мебель, что ли, для солдат закупать?! – в сердцах двинул комбат.
– Нет, не надо. Биде в туалете – этого вполне достаточно. Вы академию заканчивали?
– Нет, шестой год как подполковник.
– Готовьтесь ехать на учебу в Москву. В Генштабе сортиры хуже. Будете и учиться, и учить.
Обалдевший пока еще подполковник, а в перспективе, может быть, и маршал замер перед сидящим на унитазе генералом по стойке «смирно».
– А теперь вы оставьте меня ненадолго одного. Я уже, признаться, отвык делать такие дела на людях.
В камере предварительного заключения
Мужик базарил по-человечески, он сивобородому и крепышу Лене приглянулся. Ему хоть можно пару фраз в репу бросить и ответ вразумительный услышать. Остальные просто скалились, а вот один болтал без умолку. Одетый в драные штаны, когда-то называвшиеся джинсами, давно не брившийся сгорбленный молодой человек лет тридцати особо раздражал Сивого. В КПЗ, по словам Десятки Буб – такое означивал он сам себе погоняло, – тело его провело полжизни, и все за мелкие кражи на базаре. Тащил прямо с прилавков. Убежать удавалось не всегда. От него устала не только милиция, но и гоблины. Что с ним только не делали: и били, и в тюрьму сажали – все равно ворует. Сим мастерством Десятка Буб и жил, и дышал. Сивому частенько приходилось затыкать стяжателю рот, от его постоянной болтовни пухли уши. Опустившийся просто мешал размышлять. Иногда приходилось самому отвешивать этому типу пинка или швырять в него единственный табурет. Иначе не понимает. Гундит. На пинки и деревяшки не особенно вроде как обижается. Затихает на полчасика – и снова. Больной человек. Но остальным от этого не легче.
Что ему могут предъявить? Чужие машины во дворе? Сопротивления при аресте он не оказывал. Его просто повалили и стали бить. Не все еще зажило. Медицинское освидетельствование есть. Адвокаты разнесут обвинение. Леня, вместо того чтобы спокойно ждать суда, с каждым днем скисал все больше. В тюрьму ему не хотелось, но человека надо туда еще посадить. Долго они тут не проторчат. Их дело скоро начнет рассматриваться в суде. Со Шпындрюком он приватно побеседует обязательно. Пусть хотя бы ответит на вопрос: почему он, Сивый, до сих пор не на свободе?
Под вечер дверца камеры открылась, и надзиратель крикнул Десятке:
– С вещами на выход!
– Э, – со своего места встал Леня, чем напряг служивого. – Про передачку не забудь.
– Не забуду, – пообещал Десятка Буб и, довольный, тут же исчез за дверью.
Командир отдельного батальона подполковник Стойлохряков подошел к двери дома, что выделили ему с женой местные власти. Поселковый глава Шпындрюк мог бы и не участвовать в подборе апартаментов, но кто тогда ему самому дом подправит и пристроечку сделает, как не солдатики? Кто огород перепашет? Солдатики. Кто распорядится отходы со столовой отвозить к нему на скотный двор? А там свинки,
«Мерседес» генерала Веретенко, любезно доставивший комбата к дому после дружеских посиделок, ширкнул колесами по асфальту и исчез в темноте весенней прохладной ночи. Подполковник, пыхтя, вытащил связку ключей из кармана брюк. Окна в доме не горят. Верочка уже спит поди. Пусть спит. Главное, сортиры в казарме впечатление произвели. Особо на первом этаже. Ну, Мудрецкий, ну лейтенант. Сопля молочная. Вот уедут шишки, получишь на орешки.
Супруга не спала и, примостившись в кресле-качалке, читала какой-то томик. Он вошел, как обычно. Не спеша перевалился через порог. Снял ботинки, занялся плащом. Маленькая фигуристая женщина успела вспорхнуть с нагретого места.
– Ну как?
– Чего не спишь? – буркнул он, насупясь.
– Петя, у тебя же печень. Нельзя тебе пить, – запах спирта, после того как ее муж пролежал в госпитале на обследовании, стал ей ненавистен.
Избавившись от плаща, подполковник наконец обнял жену.
– Петя, не молчи, не тяни, – попискивала она в мягких ладонях.
– Если завтра в парке две из трех машин заведутся, то, считай, усидел на стуле.
Он едва улыбнулся, а она уже вспыхнула изнутри радостью и повела его на кухню. Ох, и завлекательная походка все ж таки у его жены. Закачаешься. Хмель по второму кругу ударил в голову и подкосил ноги.
– Вот скажи ты мне, – начал Стойлохряков заигрывающим тоном, – секс – это больше работа или удовольствие?
– Конечно, удовольствие, иначе бы ты сюда солдат своих пригнал.
Мысль о личном составе ему страшно не понравилась. Особенно если представить рядом с Верочкой этого бугая Простакова. Или Валетова того же. Маленький-маленький, а верткий. Нет, не понравилась ему мысль, не понравилась. Выходит, и правда любовь для удовольствия.
– У меня там картошечка, огурчики, – заметив помрачение во взгляде супруга, примирительно сказала жена. Стойлохряков оживился: здесь-то все ясно – жуй и жуй. А с солдатами не делись!
– Погоди, разденусь. Наперед сказал, нехорошо, – бурчал он, насупив брови и уставившись в жаренную на сале картошку.
– Ничего-ничего. Может, обойдется.
– Пить генерал не умеет, – он отложил вилку, поскрябал волосатую ляжку под семейными голубенькими трусами с огромными красными маками и, вновь вооружившись приспособой, придуманной римлянами в незапамятные времена для нанизывания ломтиков сыра, продолжил скромную вечернюю трапезу.
Глава 11
ДВИЖИМАЯ ЦЕЛЬ – ДВИЖОК
Лейтенант Мудрецкий, навозившись с ремонтом сортира, умер вживую на одной из свободных коек прямо во взводе. Его поддержал весь личный состав. В результате стены сотрясали и могучий храп, и тихое посапывание, и посвистывание, и похрюкивание с нервным подрагиванием.
Сержант Батраков медленно поднялся со своей койки и вышел в проход. Он видел, куда залег лейтенант, и найти Мудрецкого даже в полной темноте не составило труда.
– Товарищ лейтенант, – Батраков говорил одними губами. – Мне надо с вами поговорить.