К судьбе лицом
Шрифт:
Теперь Гипнос не мог на них смотреть: так бы выглядели его собственные.
Если бы вдруг обуглились.
– Ты теперь…
– Я не ты. Буду летать. Скоро, – Танат смотрел в недосягаемый теперь свод. Лицо – отрешённое, будто ноша за спиной его волнует меньше всего. – Мойрам не придётся ждать долго, для них это лишь очередная задержка…
Он взглянул мимо непохожего близнеца
– А для тебя это урок. Не навлекай на себя гнев Владык.
– Вла…
Гипнос смешно морщил нос, наклонял голову. Будто ожидал, что Танат Железнокрылый вдруг крикнет: «Шутка!» – и засмеется смехом давно лопнувшего пузыря-Мома. Встанет, расправит целые крылья, взмахнет: гляди – ничего не случилось, и не было удара Владыки, и самого Владыки тоже не было…
Покой укрыл плечи тяжелым, прохладным покрывалом. Отпугнул скуку: та зыркнула было обиженно – отступила до времени, ненужная. Мир ткал прямую дорогу – предвидение, которому ничего не могло помешать.
Больше не нужно противников, – шептал мир. Всё, теперь уже всё. Побед тоже не нужно: зачем они тому, кто побеждает всегда? Путь пройден до конца, все помехи убраны. Ты доказал: любые саженцы могут быть убиты.
Даже такие живучие.
Надежда – залезла в сосуд титана Эпиметея, растаяла в пламени, где сгорела Гестия. Ушла в людские очаги.
Любовь – утонула в черных водах, умерла на распотрошенном ложе, среди рыданий жены.
Вера скончалась только что. Пережила надежду – даже как-то странно (наверное, потому, что она – для сильных). Но и эта не выжила – убита в вихре перемешавшихся белых и черных перьев, распластана по камням, разодрана на куски.
Смог. Убил. Аид, Убийца Саженцев – теперь только осталось прийти к своему предназначению.
Быть лекарством от лекарства. Снадобьем от собственной Погибели.
Помехи умерли – породив уверенность и терпкое ожидание.
* * *
Перед войнами стороны обычно обмениваются послами. Помню это откуда-то: наверное, нахватался в глазах у смертных. В Титаномахию никто ни с кем ничем особенно не обменивался.
Правда, один сын Крона как-то съездил к отцу, поторговался… но это было давно и, наверное, неправда.
Спросите у аэдов: как один скажут – неправда.
А что не обменивались послами – так это потому что боги не умели воевать. Сходились, тупоумные, на полях битв, и гвоздили друг друга божественным оружием. Или в кратких стычках. В общем, так, как будто у них и сказать-то друг другу нечего.
У смертных всегда есть, что друг другу сказать. Вот они и шлют вестников. К своим союзникам. Даже от врага к врагу. С пышными славословиями, с дарами в знак должного почтения, с поклонами и заверениями во взаимном уважении (голову снесу – но уважать буду!). Торгуются: вдруг разойдемся миром.
Новая война богов намечалась – прежней. Без вестников, без послов, без торговли. Друг другу в глотку – как в старые добрые времена. Просто умирает один век и рождается другой.
Потому вестников я не ждал. Кроме Гермеса, но он – дело другое, должен же кто-то сообщить, что запылал Олимп.
Но подступающая война – эхо той, другой, далекой – вдруг расщедрилась. Пустилась во все тяжкие, как мореход, ступивший на долгожданную сушу. А может, завистливо покосилась на обычаи смертных – и нашла, что подворовать.
Обзавелась своим вестником. Правда, не от Гигантов, но тоже, вполне…
«Герой», – опасливо сообщил Гелло. Успешно избежал моего взгляда, юркнул за трон: там было спокойнее.
Мялись Эринии: Тизифона путано объясняла, что они просто пролетали… увидели это возле переправы. Подумали: почему живой? Подумали: вдруг Владыка захочет увидеть… или владычица…
Владычица хранила мертвое молчание по мою правую руку. Равнодушно рассматривала принесенный мстительницами трофей: кривоногий, кряжистый, морщинистый и с мозолями на руках – застарелыми, такие от тетивы остаются.
Гнусного вида старикашка. Так ведь никто и не говорил, что посланцы, которых посылают вперед себя великие битвы, должны быть прекрасны.
Алекто робко попыталась дополнить сестру: что они, конечно, не по воле Владыки… но мало ли… не гневайся, великий… голос ее смолк, придавленный общим ожиданием. Меж колонн бродило взволнованное дыхание подземных жителей, сами колонны надвинулись, любопытные: что скажет Владыка?
Старик-лучник равнодушно чесал подмышку – блохи одолели. Клочковатая бороденка пристала к подбородку грязными комками тополиного пуха. Поверх немыслимо обтрепанной хлены болтался колчан – кожаный и вытертый – но лука нигде видно не было.
Глаз нищего героя тоже не было видно из-за маквиса бровей.
«Куснуть?» – с надеждой осведомился Гелло.
Я качнул головой – нет. И вслух:
– Оставьте нас. Оставьте нас все.
Факелы чуть не задуло сквозняком возмущения. Свиту выдворять! Из-за какого-то нищего! Из-за живого! не подземного!
Персефона, впрочем, ушла сразу, не обронив ни единого звука. Потом, помня о недавнем уроке, исчез Гипнос. Прочих пришлось поторапливать взглядом.
Помедливших у двери Кер я выкинул за дверь ударом двузубца. Захлопнул, загородил все входы приказом Запирающего Двери…
Встал с трона навстречу старику, который перестал чесаться и поглаживал узловатыми пальцами прохудившийся колчан.
– Мне нужно кланяться? – спросил я.
– Не настаиваю. Можешь даже задрать подбородок – Посейдон, когда прибывает в гости, всегда делает так…
– Тогда предлагать тебе мой трон в знак почтения?
– И этого не нужно. За все богатства миров я не сяду на твой трон: к нему прилагается слишком многое.
Образ старика ссыпался дорожной пылью, стоило мне раз прикрыть ресницы. Зря, я предпочел бы – как раньше. Так для меня слишком много чести – смотреть прямо в лицо Эгидодержцу. Эк ты изменился, брат, заматерел, жесткости в лице набрался. Был ослепительно синим небом – стал грозовым. Возле рта – две складки, как два осадных рва. А в глазах убавилось величия, зато усталости приросло… что это, возраст?