К судьбе лицом
Шрифт:
Гелиос молча смотрел, как я выплескиваю нектар из своей чаши на ладонь, провожу по щеке.
– Ты мог передать с Гермесом. С Гипносом.
– Ты тоже мог передать с Гермесом. С Иридой. С Эос. С Селеной. С Персефоной. Краткую просьбу: проявить милость к твоему сыну и жене.
– Тебя прозвали Справедливым, а не Милосердным.
Да. А еще Ужасным, Безжалостным, Богатым, Гостеприимным, Запирающим Двери. Черным Лавагетом. Страхом Зевса. Много имен, много прозвищ, по имени вот не все осмеливаются. Если бы я каждый раз помнил, кем меня там прозвали – я бы шагу
– Так может, мне сейчас поступить по справедливости? С твоим сыном? С женой?
– Не надо.
Гелиос плеснул себе вина в кубок. Примерился и отставил с брезгливой, болезненной гримасой.
– Зачем ты ко мне? Чего хочешь?
Слово ожило во мне. Изморозью пробежало по горящей коже под плащом. Сорвалось с губ – острое, леденистое.
– Флегры.
Титан потер широченной рукой лоб. Понуро кивнул, как бы говоря – ну, мог бы догадаться.
–Я гляжу, ты еще не успокоился. Воюешь, Кронид?
– Было бы можно – не воевал бы.
Может, даже хочешь, чтобы я сдох вместе с олимпийцами, не знаю. Чтобы вышли на свободу твои братья. Договоришься с ними как-нибудь – все равно кому-то надо по небу ездить, светить – они забудут о твоем предательстве в Титаномахию…
Наплевать, на чьей ты стороне. Мне нужно от тебя только то, что ты можешь увидеть сверху.
– Мало что, – волосы качнулись и растрепались перезревшей пшеницей под ветром. – Мало что, Кронид… Мать-Гея осторожна. Ее сил хватает, чтобы заслонить от меня то, что происходит на земле. Она знает, что в Титаномахии я был на вашей стороне. Она скрыла своих новых детей. Я видел их лишь несколько раз. И ко мне она не приходила.
– К кому приходила?
Она не могла не прийти – раз навестила даже Деметру, не утерпела, намекнула… Не могла не прийти к кому-то еще. До родов или после, скорее – после, поделиться гордостью роженицы, показать деточек… Говорят, Геракл снял Прометея со скалы – не к нему ли? Нет, Провидец слишком переполнен жалостью ко всему живому. Тогда к Эпиметею? К Плеядам, дочерям Атланта, которые, я слышал, собираются податься светить на небо?
– Она говорила с Хироном.
Наставник героев. Сын Крона. Зачатый, когда отец превратился в жеребца, а потому рожденный кентавром. Пожалуй, это был хороший выбор, Мать-Гея. Кентавр не лез в Титаномахию. Потом обосновался на Пелионе и тоже ни во что не вмешивался. И все в один голос трубят о его мудрости, потому ты могла рассчитывать не только показать деточек, но и получить мудрый совет.
– Кентавр был на Флеграх?
– Не знаю. Знаю только, что Гея посетила его на Пелионе. Потом и он, и она исчезли. Шагнули.
То, что ты думаешь, ты можешь и не договаривать, Солнцеликий. Я и так у тебя это в глазах вижу. Там много чего – и восход укоризны, и зенит усталости, и даже закат гнева… А еще там – уверенность, что да. Хирон был на Флеграх. Видел будущее олимпийцев.
Ты уже сказал мне достаточно много – но воры жадны, и я попробую еще.
– Он вернулся на Пелион один?
Титан качнул головой. Рассеянно запустил в отросшие кудри
– Они пришли вдвоем. Гея выглядела встревоженной. Кентавр выглядел… с ним в последнее время ничего не поймешь. С того момента, как Геракл ранил его своей стрелой, Хирон всегда выглядит одинаково: полупокойником. Говорили они недолго. Потом Гея ушла, а он отправился в свою пещеру.
Хорошо, Гиперионид. Просто отлично. У тебя зоркие глаза – Деметра наверняка проверила, когда ты ей описывал, как я похищал Кору. Теперь проверим насчет слуха. Помнится, бабские ссоры в своем дворце ты различал краем уха, из конюшни и посреди ржания лошадей. Что насчет того, что говорится на земле?
– Из их разговора… – теперь Гелиос выглядел смущенным. Одно дело – когда про тебя знают, что ты подглядываешь, так ведь это уже все и давно. А вот что ты еще и подслушиваешь… – Они говорили тихо, Кронид. Я не могу поручиться, что он вообще сказал это…
– Что?!
– Об Ананке, которая у каждого за плечами. О том, что любые саженцы… любые саженцы могут быть убиты.
Вот оно. Вот.
Приливная волна ликования в груди. Тартар полегчал на плечах – или показалось?!
Впустую клацнули ножницы Атропос – не по наши нити.
Любые саженцы. Могут. Быть. Убиты.
Даже те, что любовно высадила матушка-Гея на погибель нам. Взрастила из семени Тартара.
Лекарство от олимпийской болезни тоже можно уничтожить. Есть средство – о, Хаос! – есть, и я найду его, и первым делом я отправлюсь на Пелион. Не зря же этого кентавра считают мудрым.
Не зря и Мать-Гея выглядела встревоженной.
Мудрые просто так словами не бросаются. Возможно – нет, не возможно, вероятно, что Хирон усмотрел еще и – как…
Гелиос все тер лоб. Блуждал глазами по покою и бесцельно крутил в руках кубок. Кубок брызгал в глаза стаями бешеных солнечных зайцев…
– Послушай… лучше проси что-нибудь другое. О других. Иначе окажется, что ты зря пришел сюда. Подставился под плетку, – и с тяжким вздохом, всей необъятной грудью: – Ты ничего не узнаешь у Хирона.
Дернул пшеничным усом – усмехнулся сомнению у меня в глазах.
Я хорошо умею узнавать, Гиперионид. У живых. У мертвых даже лучше, чем у живых. Кентавр упрям, я слышал об этом еще во времена Титаномахии, но вряд ли он упрям настолько, чтобы…
– Ты ничего у него не узнаешь, - спокойно повторил сын титанов. – Гея знает, что Хирон мудр. Потому она потребовала у него клятву. Эту самую клятву.
Нахмурил посеребренные сединой брови, помахал рукой. Да, «нельзя с тьмой». Помню.
Гелиос встал, походил по светлому чертогу молча, сгорбив плечи. И все тер, тер лоб широченной ладонью. Дырку, что ли, протереть надумал?
– Аполлон рвется к власти. Ой, рвется… Начал вот заходить. Мол, ты бог солнца, меня тоже со светом равняют, почему бы за чашкой амброзии не посидеть?! Спрашивает: не устал ли я со своими жеребцами каждый день, по одной дороге. Намекал, что может подменить – денек-два, не больше… Эй, кто там, амброзии, что ли!