К судьбе лицом
Шрифт:
Меч. Старый вожак узнал его в последний момент: палец воина – не живого! того! подземного! – неспешно прогулялся по лезвию, и птичье сердце остановилось.
Когда я подошел, с дуба-раскоряки, укрывшего этих двоих в тени, неспешно плюхнулась черная воронья тушка. Круглый птичий глаз смотрел удивленно и укоризненно.
Все-таки дохлая ворона выглядела счастливее, чем Гермес. Психопомп явно считал, что заставлять его ждать в компании Таната (а всем известно, что Железнокрылый после
– Ты б еще в Афродиту преобразился. Уместнее вышло бы.
Судя по изгибу губ Таната – от него Гермес услышал то же самое вместо приветствия. Племянник вяло отмахнулся. Рыжины его волос, уложенных в сложную прическу, хватило бы на двадцать пожаров.
– Я пифия. Или шлюха. Или вообще нимфа. А может, вакханка.
То-то одежды на личине Гермеса – какая-то шкура, то ли обрывки хитона. А прическа – как у жрицы любви. И глаза косые, как у пифии в час прозрения.
Пришла из лесов, сидит, на битву любуется, с двумя воинами беседы ведет. Гелиос из колесницы вывалится, если такое увидит.
– И вообще, Владыка, нельзя было во дворце?! Мне-то казалось, твой мир…
– В моем мире кто-то узнал, что я отлучился из дворца. И донёс Аполлону.
Танат чуть повернул голову в мою сторону, но не спросил ничего. Он пристально наблюдал за работой Кер, с визгом носившихся над полем и выдиравших души из тел. Когда я вопросительно кивнул на его клинок, Убийца пожал плечами.
– Основное я закончил, - сказал отрывисто и глухо. – Эти доделают.
– А не разболтают, что ты в компании прохлаждался?
В моем присутствии племяннику явно полегчало.
– Нет. Когда они на поле боя – не видят ничего, кроме крови.
Я отшвырнул носком сандалии дохлую ворону и сел между ними. Дуб воздвигся на середине плавного склона, и вид на битву из-под него открывался отменный: вонзенные в землю копья – чьи-то промахи, и торчащие из глазниц стрелы – чьи-то удачи…
– Что вам известно о Хироне?
Гермес затрещал с готовностью, жестикулируя и поводя плечами – воздух сразу наполнился густым розовым ароматом.
Основное я знал – не было нужды и слушать, но я все-таки слушал. Кронид. Не участвовал в Титаномахии ни на одной из сторон. Сторонится Олимпа. Прославлен за мудрость. Учитель героев, в которых не чает души. Ранен Гераклом…
– Подробнее, – сказал я, отводя взгляд от воронья, панически кружащегося над трупами.
– Нечаянно вышло. В горячке, можно сказать. Братец только-только как следует выпил, а тут кентавры понабежали, грозиться начали. Мол, ты пьешь наше вино, да мы тебя… Ну, он разозлился, – он же в папочку нравом у нас… – Гермес с опаской покосился на Таната. – Сперва головнями в них покидал, потом за лук взялся. Они было бежать, так и он за ними. Думали, что Хирон его остановит, понеслись укрываться к Хирону – ну, а Геракл в запарке не различил, видно: кентавр и кентавр… пальнул, глядит – учитель.
Танат издал свистящий звук. Сдается мне, было там
Или про идиотов-учителей.
– А дальше, Владыка… дальше самое странное. Лернейский яд убийственен для смертных. Для бессмертных, как выяснилось, – это вечное мучение. Хирон не может излечить себя ничем, и ученички ему не могут помочь. Пеан, наш лекарь, конечно, мог бы… так кентавр же в стороне от Олимпа, вот и не обращается. Правильно делает. Зевс не забыл отказа Хирона сражаться в наших рядах в Титаномахии. Кентавр будет мучиться долго… даже если и попросит.
Теперь я посмотрел на Таната, который задумчиво водил пальцем по лезвию клинка.
– Он звал, – отозвался Убийца тихо. – Один раз, когда мучения стали слишком сильными. Хотел заглушить боль глотком из Леты.
– А ты, конечно, отказал, – бодро кивнул Гермес и почесал бородавку на щеке. Бородавка возникла только что, на идеальной коже. – Где это видано – бессмертных под меч пускать. Ах, он еще и в подземное царство собирался?! Ну, это уже совсем…
Да уж, племянничек, совсем. Эта истина достает головой до неба. В олимпийские ворота ее не пропихнешь: на ней держится разница между нами и смертными.
Бессмертный не может умереть.
Вот только мне до рези, до боли в плечах нужно, чтобы он умер.
– Хирон принял отказ?
На черное лезвие клинка Таната налипли разноцветные волоски. Убийца не торопясь счищал их тряпицей, и железо чуть слышно благодарно пело что-то о новых смертях.
– «Берись за свой меч, подземный ублюдок! – процитировал бог смерти. – Трус! Мертвожор! Падальщик!»
Гермес тихо присвистнул, пробормотал: «А его ещё мудрым называют…»
– Это и было мудрым. Он пытался вынудить тебя на удар.
Тряпица замедлила ход по клинку.
– Под конец вспомнил даже ту историю с Сизифом. И с женой Адмета. Напоминал, что Алкид, - словно в издевательство – смертное, а не геройское имя, – его ученик.
Гермес немного подумал и сместил седалище на локоть подальше от Таната. Так было спокойнее.
Кто-то из недобитых воинов, бродивших среди трупов, заметил троих под деревом, побежал в сторону дуба, отчаянно и бессмысленно разевая рот. Что он там кричал? Что мы, мрази, прохлаждаемся, когда такое? Что сидим рядом с какой-то рыжей? И да кто мы вообще такие, чтобы просто смотреть?
Не добежал, схватил ледяное молчание, споткнулся о вылезший из земли корень…
Черные крылья взметнулись, почти коснувшись лица. Лезвие клинка едва заметно мелькнуло над головой лежащего воина, а в следующий миг Танат сидел уже на прежнем месте и протирал меч заново.
Гермес перестал дышать и шевелиться. Воронье в небе орало надсадно, будто призывало потерянного басилевса.
Наверное, Хирон и правда страдал неимоверно, раз хотел, чтобы ему достался вот такой удар. Настолько, что не стал себя спрашивать: а что будет, если Убийца резанет того, кому предписано бессмертие? Чья нить – пусть напитанная черным ядом – но еще вьется и не может быть перерезанной?