К суду истории. О Сталине и сталинизме

Медведев Рой Александрович

Таким образом, функции и права контрольных органов существенно сокращались. О таких задачах контрольных органов, как борьба с бюрократизмом, усовершенствование госаппарата, борьба за сохранение социалистической собственности и советской законности, не было и речи.

Известно, что Комиссия Советского Контроля, преобразованная вскоре в Наркомат госконтроля, была всего лишь заурядным контрольно-ревизионным органом, ее работники проводили различные ревизии и составляли докладные записки о замеченных нарушениях. Что касается Комиссии Партийного Контроля при ЦК ВКП(б), то она занималась в основном рассмотрением персональных дел и апелляций коммунистов. Широкие массы и рядовые члены партии отстранялись от участия в контроле. Была постепенно свернута и вся созданная ранее система органов Рабоче-Крестьянской инспекции: группы и ячейки содействия РКИ, секции РКИ,

бюро жалоб, «легкая кавалерия» и т. п. Все это открывало дорогу для усиления бюрократических и административных начал в управлении, ослабило борьбу с беззакониями и злоупотреблениями властью.

Несомненно, что создание эффективного контроля при централизованной однопартийной системе – это очень сложная проблема, весьма сходная с задачей о квадратуре круга. Лучшая система контроля – это свободная деятельность оппозиционных партий и независимой от государственных органов печати. Но и в условиях СССР можно было бы создать гораздо более эффективные системы народного контроля, чем те, которые существовали при Сталине. Между тем Сталин ликвидировал даже те «второсортные» системы контроля, которые были созданы при Ленине, и это обстоятельство облегчило для Сталина узурпацию власти в стране и партии.

НЕДОСТАТОК ОБРАЗОВАНИЯ, КУЛЬТУРЫ И ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ СРЕДИ НАСЕЛЕНИЯ РОССИИ И СССР КУЛЬТ СТАЛИНА И НАРОДНЫЕ МАССЫ

Мы знаем, что во всяком революционном движении именно поддержка народных масс имеет в конечном счете решающее значение. Именно народ рано или поздно свергает всякого рода тиранов и деспотов. Однако в другое время эти же народные массы служат наиболее прочной опорой для деспотизма. «Каждый народ, – говорил Маркс, – достоин своих правителей». «Простые люди, – писал один из арабских мыслителей XIX века, – пища для деспота и его сила; он властвует над ними и с их помощью притесняет других. Он держит их в плену, а они прославляют его могущество, он грабит их, а они благословляют его за то, что он сохранил им жизнь. Он унижает их, а они превозносят его величие; он натравливает их друг на друга, а они гордятся его политикой... Словом, простой народ своими руками режет себя от страха, происходящего от невежества. Будет уничтожено невежество – исчезнет страх, положение изменится» [685] .

В предыдущих разделах нашей книги мы уже говорили о том, что Сталину удалось обмануть народные массы и что в этом сказалась не только хитрость его как политического демагога, но и недостаточный исторический опыт народа, недостаток образования и культуры, слабость демократических традиций и т. д. Россия была подготовлена своим предшествующим развитием к революции, но она также была подготовлена и к такому развитию революции, которое вело к режиму тоталитарного и деспотического, казарменного социализма, т. е. к сталинизму.

Этот вопрос – о взаимосвязи и преемственности между Россией XIX и Россией XX веков, между Россией Николая I и Николая II и Советской Россией Ленина и Сталина, между самодержавием русских царей и самодержавием Сталина – до сих пор является предметом ожесточенных дискуссий между различными представителями эмигрантской мысли и западной советологии, между официальной советской историографией и националистическими течениями в современной советской литературе и публицистике. Не вдаваясь во все оттенки мнений, приведем лишь некоторые крайние высказывания. Так, например, редактор издаваемой в Париже газеты «Русская мысль» Ирина Иловайская не так давно писала: «Наша точка зрения, если отжать ее до самой сути, состоит в полном отвержении тождества русской и советской государственности. Отвергаем и опровергаем мы это тождество не наследственно и традиционно, а исходя из четкого понимания, что ни в каком плане и ни в какой области возникшая после революции коммунистическая машина не связывается с историческим прошлым России, не ложится в русло русской культурной и духовной традиции. Эта машина не является продолжением России даже в самых худших имперских и крепостнических проявлениях последней, как бы умело и успешно ни использовала она самые низкие человеческие черты, отчасти этими явлениями порожденные: сама их природа, качество зла различны... Русская история прервалась большевистским переворотом, когда она уже четко шла к либерализации и демократизации, к европейской уравновешенности и сверхъевропейской гуманности. Оттуда и должна она восстановиться... » [686] .

Напротив, американский историк Ричард Пайпс в своей книге «Россия при старом режиме» пытается доказать не только полную аналогию, но и всестороннюю преемственность между Россией XIX

и Россией XX веков. Он пишет: «Мой центральный тезис состоит в том... что Россия принадлежит к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет как "вотчинные". В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель (властители) являются одновременно и сувереном государства, и его собственником. Трудности, с которыми сопряжено поддержание режима такого типа перед лицом постоянно множащихся контактов и соперничества с Западом, имеющим иную систему правления, породили в России состояние перманентного внутреннего напряжения, которое не удалось преодолеть и по сей день».

Пайпс не отрицает, что в России после отмены крепостного права началось медленное движение в направлении либерализации, но оно почти прекратилось после убийства народниками Александра П. Пайпс утверждает: «В своем стремлении ответить на угрозу, которую представляли собой террористы, царское правительство явно перестаралось. Где открыто, где тайно, оно взялось за введение контрмер, которые в своей совокупности замечательно предвосхитили современное полицейское государство и даже содержали в себе ростки тоталитаризма. Между 1878 и 1881 гг. в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо-полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени. Можно с уверенностью сказать, что корни современного тоталитаризма следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса. Ибо, хотя идеи могут породить новые идеи, они приводят к организационным переменам лишь если попадут на почву, готовую их принять» [687] .

Мы убеждены, что истина лежит между этими крайними точками зрения. История не может прерваться в результате даже самой радикальной революции, и хотя сама природа социальной революции означает решительный разрыв с прежней структурой и порядками старого общества, сам характер революции и ее последствия связаны с характером и особенностями этого старого общества. В революции есть и отрицание прошлого, и сохранение преемственности, и потому ошибочно обращать внимание только на что-то одно, не видя другой стороны этой взаимосвязи прошлого и настоящего. Кроме того, как за 60 – 70 лет до революции Россия прошла через ряд различных эпох, так и за 60 – 70 лет после революции СССР прошел через ряд различных эпох, одной из которых была эпоха Сталина и сталинизма.

Прервалась не русская история, а история царской России, причем этот разрыв происходил не на пути к «европейской уравновешенности» и «сверхъевропейской гуманности», а на исходе безжалостной мировой и европейской войны, которая велась к тому же не за какие-то гуманистические идеалы, а за передел мира и за колонии. Сами большевики не хотели никакого тождества между русской и советской государственностью. Поэтому Ленин с такой болезненной нетерпимостью отмечал многочисленные факты, когда за фасадом советской государственности проступали черты прежней царской государственной машины. Но Сталина подобные факты раздражали уже гораздо меньше. Более того, он сознательно перенес в советскую действительность многие порядки, нравы и установления, характерные именно для российской самодержавной и бюрократической государственной машины. Но восстановить ее «в целостности и сохранности», как полагает Р. Пайпс, даже Сталин был не в состоянии.

Большевики неоднократно отмечали не только революционность русского рабочего класса, но и крайнюю отсталость основных масс трудящихся России. Именно поэтому, как не раз предупреждал Ленин, в России сравнительно легко было начать социалистическую революцию, но здесь будет гораздо труднее довести ее до конца, и не только в экономике, но и в сознании людей. Конечно, культура, которую народ мог бы получить в более развитом буржуазном обществе, была бы по преимуществу буржуазной, а не социалистической культурой. Некоторые из революционеров считали неграмотность народа поэтому не недостатком, а преимуществом для революционной пропаганды, ибо, не зная других идей, народ легче будет воспринимать социалистические идеи. Но это был очень сомнительный тезис. Действительно, даже в созданных после революции десятках тысяч кружков по ликвидации неграмотности крестьяне и рабочие нашей страны изучали не только русскую или украинскую азбуку, но и «Азбуку коммунизма». Они воспринимали идеологию марксизма и социализма, но в ее крайне упрощенном изложении, а это позволило позднее привить народным массам и весьма искаженное представление о социализме и марксизме.