К вам идет почтальон
Шрифт:
— Ничего не могу вам сказать. Я такой пляски не видел в здешних горах и не помню. Может быть, я ошибаюсь. Вы этнограф, вам и книги в руки.
— И никто не видел, — задумчиво произнесла Кася. — Выходит, пригрезилось. Ну конечно. Хорошо, Байрамова нет, — вот бы потешался.
— Кася, — сказал Ковалев. — У меня просьба к вам. Дайте мне всё это… рисунки, альбомы, на пару дней. Честное слово, ничего не потеряю.
Она согласилась. Потом заговорила о другом. У нее еще новости! Байрамов подал замечательную мысль: если остатки племени
— Один здесь живет, в Южном порту, — задыхалась Кася. — Вы представьте! На улице Комсомола! Я сегодня же схожу к нему.
— Отлично, — сказал Ковалев. — Непременно сходите.
Он проводил ее к троллейбусу.
Улица Комсомола, застроенная новыми зданиями, просторная, обсаженная малютками-деревьями, только что прижившимися на сухой, каменистой почве, упиралась в кирпичную ограду нефтеперегонного завода. Кася поднялась на пятый этаж. «Осторожно, окрашено», — повсюду предупреждали надписи. Табличка на двери, блестевшей от свежей охры, сообщала: «Инженер Виктор Алиевич Зурабов».
Касе открыл полнотелый невысокий мужчина лет пятидесяти, в полотняном костюме, с молотком в руке.
— С проводкой вожусь, — объяснил он и улыбнулся. — Что вы так смотрите на меня?
Касю распирало любопытство. Она увидела, наконец, живого элиани.
— Да, элиани, — сказал он, когда она быстро, волнуясь, изложила цель своего прихода. — Но должен вас разочаровать. Родился я в Красноярске. Мы, Зурабовы, сибиряки, только вот отчество да фамилия у меня восточные.
Он прибавил, что дед его отбывал в Сибири каторгу за покушение на исправника.
— Плохо, — поникла Кася. — Наверно, и языка своего не знаете?
— Нет, милая девушка, увы нет.
— Эх вы! — вырвалось у Каси.
Элиани засмеялся, принес из соседней комнаты бутыль с квасом и налил Касе стакан. Она отказалась.
— Простите, угостить нечем. Жена на даче… Вы, я вижу, очень расстроились? — спросил он с участием.
— Еще бы! Бьешься, бьешься… А вы других элиани не встречали? Правда, их немного, всего четырнадцать человек в стране. Может быть, вы случайно…
— Был эпизод. Довольно курьезный, между прочим. Я ехал в электричке с нашей стройки. Дело было прошлой осенью. Сел рядом старик, незнакомый, и вдруг слышу — обращается ко мне по-своему. Я ему: не понимаю, мол. А он опять по-своему, только, пожалуй, помедленнее. «Не понимаете?» — спрашивает по-русски. «Нет, — говорю. — Какой это язык? Слышу, на местный вроде не похоже». Он ничего мне не ответил, посмотрел как-то странно и вскоре на остановке вышел. Не знаю, может, почудилось мне, но… впечатление такое,
— Странно, — отозвалась Кася и подумала, что расскажет об этом Ковалеву.
Инженеру очень хотелось помочь девушке. Жаль, ему так мало известно о своем племени. Оно ведь переселилось за границу? Да, он слышал это от отца. Судовладельцы жестоко обобрали несчастных элиани, загнали в трюмы, как скотину. Многие в пути умерли.
Больше Зурабов ничего не мог припомнить. Кася поблагодарила его и простилась. Из автомата позвонила Ковалеву. Он встретил ее на остановке.
— Очень, очень ценно, — сказал он, выслушав ее. Кася обрадовалась, но расспрашивать не посмела.
В тот же вечер Ковалев показал инженеру Зурабову фотографию Уразбаева-Харджиева.
— Он, — подтвердил Зурабов. — Без сомнения, он.
На другой день Ковалев возобновил допрос арестованного. Разложил на столе всё найденное в доме Дюков, показал Харджиеву. Он долго, молча перебирал листки, разглядывал семейные фотографии Дюков.
— Вы не догадываетесь, откуда это у нас? — спросил капитан. — Вас это не интересует?
Харджиев молчал.
— Я вижу, что интересует. Могу сообщить вам: в доме, где вы жили, Харджиев, на втором этаже, в квартире Дюков. Под подоконником.
Губы Харджиева затряслись, лицо побледнело. Сильнейшее волнение охватило его. Скрыть его — при всем своем самообладании — он не сумел.
— Там ремонт, как вам известно, — продолжал Ковалев, наблюдая за ним, — меняют подоконники. И вот под одним оказался тайник. Неудивительно. Старая шпионская квартира. Тайник в стене. Смотрите, Харджиев, смотрите внимательно, не спешите, время у нас есть. Вы это искали?
Похоже, он хотел ответить. Злоба и недоверие читались в его глазах.
— Вам это и нужно было, очевидно. Что же еще? Любопытно всё же, какую ценность для вас могут представлять рисунки художника-любителя, доктора Назарова? Или семейные альбомы Дюков, а?
— Здесь не всё, — сдавленно произнес Харджиев.
Взгляды их встретились. Сорвался, — отметил про себя Ковалев. Выдал себя! Конечно, ему требовалось что-то другое.
— Нет, всё, — отрезал капитан.
— Вы… обманываете меня, — голос старика стал хриплым шепотом. — Неправда!
— Нам незачем обманывать вас, Харджиев. Больше ничего не найдено. Вот всё, что вы здесь видите. Что? Вам стало легче как будто?
— Мне всё равно.
Он вытер ладонью пот на лбу. Да, ему явно стало легче. И тут словно завеса упала перед Ковалевым:
— Не лгите, Харджиев, вам не всё равно. Да, печально сложилась ваша жизнь. Вы старались, служили Дюкам и прочим, а вам не доверяли, вас держали обманом. Ложь — их главное оружие, Харджиев.
Ковалев говорил и не узнавал себя. Никогда он не выражался так выспренно при допросе. И не поддавался так быстро собственной догадке, может быть, нелепой, фантастической.