К вам обращаюсь, дамы и господа
Шрифт:
На пляже перед Гончарным кварталом были чудесные цветные камешки. А вытащенные на чёрный песок лодки обнажали изогнутые кили, которые на суше выглядели безобразно, как чёрные панцири гигантских доисторических птиц. Толпа голых мальчишек под предводительством бесстрашных «революционеров» на Армянской Скале готова была сразиться с другой шумной ватагой, возглавляемой не менее отважными храбрецами на Греческой Скале, за господство на пляже, куда школьники обеих национальностей собирались по субботам. Большинство армянских мальчишек теперь уже были мертвы, пропали на дороге смерти.
И
Я бродил по городу, постоянно слыша этот голос, и, наконец, набрёл на лавку скобяных изделий. Оба хозяина её были греки. Я и не знал, что в тех краях есть греки. Я несколько раз прошёлся мимо лавки, думал, они не захотят, чтобы их видели со мной, ибо турки могут заподозрить неладное, но в конце концов собрался с духом и вошёл.
— Калимера — доброе утро, — сказал я.
— Калимера. — Они приняли меня за грека, поскольку я говорил по-гречески как настоящий грек. Но я рассказал им, кто я, и почему ушёл от Османа-аги.
— Так значит, ты и есть тот мальчик! — тихо воскликнул один из них.
— Разве кто-нибудь спрашивал обо мне? — взволнованно спросил я. — У нас в Трапезунде много друзей среди греков.
— Я был сегодня в конторе каймакама, — шёпотом сказал торговец, — видел там Османа-агу. Я слышал, как он жаловался на тебя. Каймакам отдал приказ вывести тебя сегодня ночью из города… — дальше он не решился продолжить.
— И расстрелять, — сказал я улыбаясь.
Они грустно покачали головами и посмотрели на меня с жалостью, недоумевая, как я не осознаю грозящей мне опасности.
— Не беспокойтесь! — усмехнулся я. — Им не поймать меня.
Я не знаю, как объяснить свою беспечность. Возможно, в этом была и показная храбрость, хотя на самом деле я вёл себя не так уж смело и героически.
Они были очень осторожны, не советуя мне ни оставаться в Джевизлике, ни бежать. Но куда бежать? Содействие армянину в бегстве каралось смертью. Однако, когда я сказал им, что доктор Метаксас ближайший друг нашей семьи, они проявили ко мне больше участия и рассказали, что семья доктора находится в Сумеласе, недалеко от их деревни. Все греки знали доктора Метаксаса, он был видным представителем греческой общины.
Чтобы ещё больше расположить их к себе, я сказал, что мой брат находится сейчас в семье доктора, что он не был выслан и доктор скрывает его в греческом монастыре в Сумеласе.
Сказал и тут же осознал свою оплошность. Это было тайной, и я не имел права её разглашать.
— Пожалуйста, не говорите никому, даже своим домашним! — отчаянно взмолился я.
Они заверили меня, что
— Я поеду в Трапезунд! — сказал я. — И буду прятаться в покинутых армянами домах, пока не придут русские. — Я был уверен, что рано или поздно тётушка Россия объявится в Трапезунде. Греческий монастырь находился всего в нескольких часах ходьбы от Джевизлика, но я боялся туда ходить, чтобы не подвергать опасности жизнь брата. Тогда турки схватят нас обоих.
Весь день я скрывался, а вечером встретился с греками за мостом. Они закрыли лавку позже обычного, чтобы никто не увидел, как мы вместе выходим из города. Их деревня находилась на высоких холмах. Все, кроме одной молодой женщины, спали, когда мы вошли в красивый белый домик с яблоневым садом. Как приятно было дышать воздухом в греческой деревне! Вот я и вернулся снова в прекрасный мир.
После плотного ужина, который мы съели в тишине, мне постелили чистую постель на ковре, и все быстро легли спать. Не нужно было сворачиваться в клубок, я мог свободно вытянуть ноги.
Разбудили меня на заре, когда ещё не совсем рассвело. Я надеялся, что меня приютят на несколько дней, пока мы не свяжемся с доктором Метаксасом, но они так нервничали и боялись, что даже домашним не сказали обо мне.
Когда мы вернулись в город, они дали мне два пиастра, предупредили о караульной службе на дороге, где жандармы проверяли паспорта у проезжающих, и намекнули, что ничего больше не смогут для меня сделать и мне придётся самому думать о своём спасении.
Я был так самонадеян, что даже решился просить моего двоюродного брата Микаэла присоединиться ко мне. Рискнув показаться на рыночной улице, я направился прямо в кофейню. Были дни рамазана, и хозяин кофейни всё время спал, целиком доверив торговлю Микаэлу. Единственными посетителями были бряцающие маузерами и патронташами чете. Микаэл мыл посуду в задней комнате. Я знаком показал ему: «Выйди, мне нужно сообщить тебе что-то важное».
Он боязливо вышел.
— Что случилось, Джемал? — спросил он меня по-турецки, вытирая руки о фартук.
— Почему ты называешь меня Джемалом и говоришь со мной по-турецки? Ты что, вправду стал турком? — сказал я по-армянски довольно громко, чтобы чете услышали и чтоб ещё больше расстроить бедного Микаэла. Они следили за нами своими подлыми глазами, и Микаэлу было не по себе под их взглядами. Мне тоже было не по себе — ведь эти люди были убийцами.
Микаэл не отвечал.
— Слушай, я собираюсь вечером бежать в Трапезунд. Пойдёшь со мной?
— С ума ты, что ли, сошёл? — шепнул он по-армянски. — Мимо них и муха не пролетит. Если тебя поймают, то даже не расстреляют, а просто голову отрежут. В Хамски-Кой они поймали двух братьев и так расправились с ними. Я слышал, как рассказывал об этом посетителям кофейни чете, зарезавший их как баранов. Он говорил, что их тела целых пять минут бились после того, как он им отрубил головы. Мальчики не сразу умерли, у них всё ещё дёргались руки и ноги.