К востоку от Эдема. Том 2
Шрифт:
Когда и мать и отец легли, Уилл принес виски из кузницы, пошли в ход баночки из-под джема, и в кухне началось совещание клана. Матери на цыпочках сходили в спальни поглядеть, не сбросили ли одеяло дети, и тихонько возвратились. Все говорили вполголоса, чтобы не разбудить детвору и стариков. Здесь были Том и Десси, Джордж и его миловидная Мейми (урожденная Демпси), Молли и ее муж, Уильям Дж. Мартин, Оливия с Эрнестом Стейнбеком, Уилл со своей Дилой.
У всех на языке было одно и то же — у всех десятерых. Самюэл обратился
— Вы заметили, как он сгорбился? И походка стала тяжелая.
— Пришаркивает на ходу подошвами, но не это главное, — главное, глаза померкли. Стали стариковскими.
— Он никогда прежде не уходил до конца застолья.
— А заметили, как среди рассказа он забыл, на чем остановился?
— Я увидел его кожу и сразу понял. Морщинками пошла и как бы прозрачной стала на тыльной стороне руки.
— Правой ногой ступать стал осторожно.
— Но ему же эту ногу лошадь копытом сломала.
— Знаю, но раньше он ступал нормально.
Все это говорилось взволнованно и возмущенно. Нет, не может того быть. Не может отец состариться. Самюэл молод, как утренняя заря — как вечный, нескончаемый рассвет, И уж, во всяком случае, не старей полдня. О Боже милостивый, неужто может настать вечер, ночь?.. Нет, о Господи, нет!
Толкнувшись мыслями о смерть и, естественно, отпрянув, они умолкли, но в мозгу билось: «Без Самюэла мир существовать не может».
«Как можно подумать о чем-то — и не знать, что отец об этом думает?»
«Какая без него весна, дождь, Рождество? Без него не может быть Рождества».
Устрашенные грядущим, они стали искать, на ком выместить свою боль. И накинулись на Тома.
— Ты же был тут. Ты все время с ним.
— Как это случилось? Когда оно случилось?
— Кто его до этого довел?
— А не ты ли со своим сумасбродством?
И Том стал отвечать, ибо давно уже горевал, видя все. — Это из-за Уны, — сказал он хрипло. — Он не снес ее смерти. Он все толковал мне, что мужчина, настоящий мужчина, не имеет права поддаваться губящему горю. Повторял и повторял мне: «Верь, время излечит рану». Так часто повторял, что я понял: не излечится отец.
— Почему же ты нам не сообщил? Мы бы, может, как-то помогли.
Том вскочил, вместе и оправдываясь, и бунтуя.
— Будь оно проклято. О чем же было сообщать? Что он умирает от горя? Что тает мозг его костей? О чем сообщать? Вас-то не было здесь. Вы-то не видели, как меркнут его глаза, а мне пришлось видеть, будь оно проклято.
И Том убежал во двор, тяжко стуча башмаками по кремнистой земле.
Им стало стыдно. Уилл Мартин сказал:
— Пойду верну его.
— Не ходи, — поспешил сказать Джордж, и братья-сестры тоже замотали головами. — Не ходи. Дай ему остыть.
— Я должен извиниться, — сказал он. — Прошу простить. Наверно, я немного пьян. Когда я такой, отец говорит: «Ты навеселе». Я однажды ночью вернулся на лошади, — продолжал он, не щадя себя, — пошел шатаясь через двор, упал, смял розовый куст, на четвереньках всполз по лестнице к себе и наблевал на пол у постели. Утром стал перед отцом извиняться, а он мне угадайте что? «Да ну. Том, ты был просто навеселе». Если я все же явился домой, тогда это у него «просто навеселе». Пьяный, мол, домой не дотащится.
Джордж остановил самобичевание Тома.
— Это мы у тебя просим прощения, — сказал он. — Получилось так, будто мы виним тебя. А мы вовсе не винили. А может, и винили. Уж прости нас.
— Тут на ранчо жизнь чересчур суровая, — рассудительно сказал Уилл Мартин. — Давайте убедим отца продать землю и переехать в город. В городе он сможет жить еще долго и счастливо. Молли и я с радостью примем их к себе.
— Вряд ли он согласится, — сказал Уилл Гамильтон. Он упрям, как мул, и горд, как породистая лошадь. Гордость его не переломишь.
— Попытаться поговорить можно, — сказал муж Оливии, Эрнест. — Мы будем рады принять его, то есть их обоих.
И опять помолчали, ибо мысль, что не будет у всех у них этого ранчо, этой сухой пустыни — изнуряюще-каменистых склонов и тощих ложбин, — мысль эта с непривычки огорошивала,
Благодаря чутью и деловому навыку Уилл Гамильтон неплохо разбирался в тех людских побуждениях, которые не слишком глубоки.
— Если мы прямо предложим ему уйти на покой, сказал он, — то для него это прозвучит, как уйти из жизни, и он откажется.
— Ты прав, Уилл, — согласился Джордж. — Для него это будет равносильно сдаче. Трусливой сдаче. Нет, землю он не продаст, а если продаст, не проживет и недели.
— Есть другой способ, — сказал Уилл. — Пригласим приехать в гости — может, не откажется. На хозяйстве останется Том. Пора уже отцу и матери повидать свет. Вокруг столько всяких событий. Проездится, освежится, а после сможет вернуться к труду. А может, потом и сам не захочет возвращаться. Сам же он говорит, что время сильнее динамита.
— Неужели вы серьезно делаете, что он так глуп и не поймет вашу хитрость? — сказала Десси, отмахнув волосы со лба.
— Иногда человек сам желает быть глупым, если ум не дает ему поступить так, как требуется,сказал многоопытный Уилл. — Во всяком случае, попытаться можно. А вы все как думаете?
Сидящие за столом закивали, соглашаясь, один только Том был хмур и неподвижен.
— Тебе, Том, трудно будет взять ранчо на себя? — спросил Джордж.
— Да это пустяки, — ответил Том. — Вести здешнее хозяйство нетрудно, потому что настоящего хозяйства здесь нет и ее было.