К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Шрифт:
Принимали ли за чистую монету эти объяснения в особом отделе неизвестно. Но торопили: ищите, у бандита должны быть связи.
Степан раздумывал: почему это кулаки перепрятывают этого душегуба? Ведь все банды разбиты и сами богатеи всячески стараются создать видимость, что они в согласии с новой властью... Для чего-то он им нужен... Может, просто для того, чтобы чувствовали люди - есть еще порох в куркульских пороховницах? Есть еще, дескать, люди, готовые стать на прю с самими всесильными большевиками!.. Сегодня, мол, один, а завтра...
Нет! Не будет ни одного! Не бывать страху, подкрадывающемуся по ночам к нашим окнам! Не бывать
Однако и одинокий волк опасен.
Степан понимал: не только он охотится за серым, но и тот - за ним. Ходит, голодный, лохматый и заросший, неотступно по его, Степановым, следам. Может, даже до самой хаты провожает, вероятно, что и к окнам подходит. Слушает, как люди спят... как тихонько всхлипывает во сне Яринка.
И в этом опасность!
Осталась ли хотя бы кроха тепла в Даниловой душе, Степан не знал. Скорее всего - было сожаление по утраченному, а отсюда и злоба: если не мне, так и никому!
И вот тогда Степан испугался. За соломенную крышу. За наружные ставни. За внешнюю дверную щеколду.
Мучился. Как все это предотвратить? Но так, чтобы София не догадалась, - начнет кричать: вот, пошел супротив хозяев, а нам теперь хоть в землю лезь!
– чтобы не всполошить Яринкину тихую радость - в тех цветах, что размалевывала на стенах, в книжках, которые, шевеля губами, прочитывала до единого слова, как молитву.
В выходные дни, вместо накопившихся работ по хозяйству, строгал доски, прилаживал внутренние ставни. Вот так, будем закладывать изнутри, ох и развелось же воров!.. А сам думал: теперь не вбросит бомбу.
Тайком вытащил ломиком пробои из наружной двери. Заметила София, раскудахталась. Не успокаивал. Примерялись, мол, воры забраться в хату, но что-то помешало. Врежу внутренний замок. А сам думал: теперь не завяжет двери снаружи. В случае чего из хаты вырвутся.
Начал было уговаривать Софию, чтобы облить соломенную крышу глиняным раствором: видел, мол, как делают в других селах. Чтоб, если молния ударит... А думал: не подпалит тогда хату.
Но София воспротивилась - не дам, и все. Прогрызут мыши дырки в глине - дожди зальют. Где ж это видано, где ж это слыхано, чтобы не так было, как у людей? Гром только в грешную хату бьет, а у нас все праведные. Чем дитя несчастное виновато перед богом, чтоб ее - молнией?! Иль я сама безбожная, иль грехи за мною?!
Степан вынужден был согласиться, что жена его - едва ль не святая. Правда, остается еще он, но София замолит грехи и за него...
А вот открестишься ли ты от куркуленка?!
И чувствовал себя спокойно только в дождливые дни.
А когда ночевал в чужих селах, в реденькой, как дымка, дремоте чудилось ему зарево от пожара, трещало, пылало злоязыкое пламя, и Яринка, вся в белом, протягивала к нему руки, беззвучно шевелила губами - звала.
Ломал голову: кому довериться?
И как-то в субботу, оставшись в Буках, зашел в хату-читальню.
Долго сидел над газетами, перечитал все, до последнего объявления, и, дождавшись, когда вышел последний посетитель, подошел к Павлине.
– Слышь, дивчина, дело у меня к тебе.
Павлина забеспокоилась, пооткрывала все двери.
– Закрой.
Она пожала плечами и подчинилась.
– Вот что. Дочка у меня, как знаешь, больная... целый день одна как перст... Скучно ей без людей, а у матери хозяйство... да и не такая у меня жинка, чтоб от ее слова у кого-нибудь потеплело на
Говорил, а сам думал: "Как все же плохо, что не все ты знаешь, дивчина... что затаил я от тебя самое главное... Но это ничего, она геройская... одно то, что в комсомол вступила, когда вокруг еще лютовали бандюги... и не побоялась от родни отойти... ничего... ничего... может, она и сама понимает..."
Павлина улыбнулась, вспомнив крутой нрав Евфросинии Петровны, внезапное охлаждение учительницы к ней, подумала и о том, что ей самой по душе этот странный человек в милицейской одежде, погрустила о быстроногой девчушке, с которой подружилась у учительницы, и потом спокойно и просто сказала:
– Ну, так что ж... ради Яринки - отчего ж... Только вот... как на это ваша жинка?..
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой Иван Иванович восхищен мечтой
Сидора Коряка
Рано-ранешенько, как рассказывают, из половецкого колхоза приехал к нам механик, он же и кузнец. В тот же самый день я и познакомился с ним. Вот как представляю я себе его приезд: небольшой сухощавый человек в потертой кожанке, с худущим смуглым лицом, исчерченным глубокими морщинами, как шрамами от сабельных ран, с черным кожаным кружочком на одном глазу, сидит рядом с возчиком, устало взявшись руками за колено, а за ним в соломе и деревянных сундучках - пудов десять разных железок.
Единственный черный, как у цыгана, пронизывающий глаз механика живо осматривает наши Буки. Молодицы, встретив подводу с таким колдуном, наверняка тайком крестятся.
Возницей у кузнеца был глухой Федор Балацко, - если к нему обращаются с чем, на каждое слово, как обычно, вытаращив лупастые глаза, кричит:
– Чего? А?
И вскорости все село узнало, что тот привез комиссара.
Что был он таки комиссаром, можно было судить и по такому. Когда человек с кружочком на глазу слез с подводы напиться из Харченковского колодца и хозяйские собачищи, у которых шкура от жира вся была в складках, кинулись на него, даже повытягивались от усердия, человек этот, вместо того чтобы вопить "караул", вытащил наган и начал совать ствол в собачьи пасти. А когда собачье неистовство дошло до крайних границ, - это вышел на гвалт хозяин и, засунув пятерню под картуз, раздумывал, как поступить, человечище успел поддать одному псу ногой по челюсти, другого треснуть по голове наганом. И вот так крикнул:
– А н-ну, з-забери! Перестреляю!..
И Харченко сразу уразумел, что следует вмешаться. Бросился к одному церберу, к другому, схватил за ошейники и, боязливо озираясь на наган, потащил свою "скотину" во двор.
– Низзя, низзя!
– утихомиривал собак. И, задыхаясь от натуги, кричал одноглазому: - Не бойтесь, не тронут! Они еще маленькие цуценята!
– Я т-тебе покажу цуценят, мироед паршивый!..
Человек в кожанке спрятал револьвер, вытащил шестом ведро воды, не спеша напился и погрозил выглянувшему из-за угла владельцу волкодавов здоровенным черным кулаком: