К заоблачному озеру
Шрифт:
— Что это он? Что он делает? — испуганно схватив меня за рукав, спрашивал Горцев, только теперь заметивший эти приготовления.
Сухорецкий, взяв в руку ледоруб, поправил веревочную петлю и, разбежавшись, прыгнул.
Гусев плавно отдал ему вслед веревку.
— Хорошо! — весело крикнул Сухорецкий. Он упал довольно далеко от каменного края трещины и теперь подтягивал к себе слабину веревки, на которую Гусев подвязал молоток и крючья.
— Давай следующего! — крикнул он, забив крюк и
— Пойдешь, Илья? — спросил меня Валентин.
— Дай собраться с духом…
Я поежился.
— Тогда Али. А ты иди сюда, страхуй.
Шекланов, вытянув шею, заглянул вниз.
— Брр! Неприятно! — прогудел он, стараясь выглядеть как можно бодрее. — И скажи на милость, мой обычный результат прыжка в длину — шесть метров двадцать, почему же эти гнусные два метра так мне на нервы действуют?
— Давай, давай! — торопил Гусев.
— Широка-а-а страна моя родная! — оглушительно завопил Шекланов. — Много-о-о-о в ней лесов, полей и рек…
Удивительная у него была привычка. Он мне сам потом в ней признался. В минуты опасности у него появлялась потребность громко петь.
Голос у него был очень сильный и довольно приятный. Но слуха — никакого. Особенно в такие минуты, когда пение заменяло ему боевое завывание наших предков.
Валентин привязался ко второму крюку, который я вбил в небольшую трещину. Я сел рядом с ним, надежно упершись ногами в выступ скалы.
Шекланов бросил платок на том месте, где думал дать толчок ногами и, подмигнув мне, сказал:
— Следи за «планкой»!
Потом он отошел, разбежался и прыгнул, легко подняв над пропастью восемьдесят пять своих килограммов.
Сухорецкий стоял наготове и ловко подхватил его под руку.
— Нельзя ли как-нибудь иначе? — спросил Николай Николаевич. Насчет прыжков я не особенный мастак.
Он нервно курил свою неизменную козью ножку.
— Знаете, в 1913 году я в гимназии получил звание чемпиона по прыжкам. Но срок, понимаете ли, довольно большой для потери квалификации.
Однако он прыгнул довольно удачно, упав на руки. За ним — Горцев и я. На карабине очень быстро перекинули все рюкзаки. Оставались Сорокин и Гусев. Сорокин стоял в стороне, не отводя расширенных глаз от края расщелины.
— Иди сюда, обвязывайся, — резко сказал ему Валентин.
Сорокин молча покачал головой.
Ну что там такое? — нетерпеливо закричал Сухорецкий.
Гусев подошел с веревкой к Сорокину. Но тот судорожно отмахнулся.
— Иначе нельзя, — сказал ему Валентин. — Пустяковое дело. Когда сдавал на значок ГТО, ты в два раза дальше прыгал.
— Нет… — выдавил, наконец, из пересохшего горла Сорокин.
— Да ведь мы тебя удержим свободно. Смотри: один конец будет на той стороне у Шекланова и Суха. А другой я
— Не могу, — сказал Сорокин и сел на камень.
— Ну сиди! — Гусев, не давая ему опомниться, ловко обвязал его петлей. — А теперь — живо! Прыгай! Ну! — крикнул он грозно, заметив, что Сорокин пытается развязать узлы. — Тащите его, ребята, пусть треснется о камень…
— Сорокин, считаю до трех, — крикнул Сухорецкий и потянул веревку.
Сорокин обхватил руками Гусева и захныкал, как ребенок.
— Не могу, ну понимаешь, не могу — голова кружится.
— Я ее тебе ледорубом прошибу, — закричал Гусев и в первый раз за много лет я услышал, как он выругался. — Будешь прыгать?
— Раз! — сказал Сухорецкий.
С тревогой ждали мы, чем окончится внезапный приступ горной болезни у Сорокина.
Обычно, если дать человеку, охваченному этой болезнью, оправиться, отдышаться, а еще лучше — немного спуститься вниз — «отдать высоту», слабость и растерянность бесследно исчезают.
Но сейчас мы не могли ждать. Расщелина проходила по такому месту, где каждую минуту мог начаться сильный камнепад. Мелкие осколки породы летели не переставая, и только благодаря тому, что место, выбранное для переправы, находилось под защитой коричневого валуна, у которого мы отдыхали, никто еще не был ранен. Камни проносились теперь все чаще и чаще. Некоторые басовито жужжали, другие, как пули, взвизгивали над самой головой.
Загрубский, лежа за камнем, следил за этим «обстрелом», предупреждая об опасности.
— Два-а! — протяжно сказал Сухорецкий. В ту же секунду раздался крик Загрубского.
Огромный камень, сопровождаемый десятком других поменьше, со страшной силой ударился о коричневую глыбу и разбился вдребезги.
— Убьет тебя здесь! — крикнул Гусев, — прыгай!
И Сорокин прыгнул. Мы увидели, как он взмахнул руками и кинулся через трещину. Лямка соскочила с его руки, и ледоруб полетел вниз в воду.
Сильным рывком Сухорецкий и Шекланов поддернули Сорокина за веревку кверху, Горцев и я схватили под руки.
Он ударился грудью о берег расщелины и потерял на некоторое время сознание.
Почти сейчас же вслед за ним легко прыгнул Валентин.
Все хлопотали вокруг Сорокина. Он очень скоро очнулся и принялся себя ощупывать.
— Цело, цело все твое хозяйство, — утешил его Шекланов. — Разве это падение? Вот я с лыжного трамплина один раз треснулся — вот это было настоящее падение. На-ка, выпей водички.
Но Сухорецкий не позволил долго сидеть здесь.
Сейчас же тронулись дальше. Сорокина, который еще не совсем оправился, но уже пытался острить, поставили между Гусевым и Сухорецким.