К заоблачному озеру
Шрифт:
Тот деятельно готовился. Трехногая станина мензулы возвышалась на гладкой береговой скале. Николай Николаевич яркой эмалевой краской нарисовал на камне стрелу и вывел год, месяц и число.
Горцев складывал высокий тур из крупных валунов.
— Неужели он течет, язви его, — ворчал Георгий Николаевич. — Ей богу, это невозможно узнать. Или вы над нами смеетесь, товарищ Загрубский.
— Сами увидите, — отвечал тот. — Дело нехитрое…
Мы вышли на ледник, который достигал здесь высоты 60 метров, и двинулись к противоположному
Было жарко. Непрерывные подъемы и спуски на моренных конусах сильно утомляли нас и замедляли движение.
Наконец, мы выбрались на относительно ровное место, с которого хорошо виден был стоявший у мензулы Загрубский. Валентин привязал к ледорубу платок и стал прямо, подняв свой флаг над головой.
Загрубский взял лежавшее рядом с ним весло с привязанной к нему яркой тряпкой и махнул нам вправо. Гусев передвигался до тех пор, пока Загрубский не опустил два раза весло перед собой. Тогда, сделав отметку ледорубом, мы быстро сложили заметную пирамиду и подвязали к ее вершинке маркировочный флажок.
Уходя все дальше и дальше к противоположному берегу, мы через каждые сто метров складывали такие пирамиды на безукоризненно прямой линии, проведенной сквозь трубу мензулы через весь ледник. Теперь уж Николай Николаевич виден был только в сильный бинокль.
Приближался левый берег. Он был в тени и казался хмурым и неприветливым. Сложили здесь последнюю пирамиду и захваченной из лагеря краской начертили на камне огромную стрелу, свои имена и число.
Теперь ледник был провешен. Через несколько дней мы должны были измерить, на какое расстояние отодвинулись от прямой каменные вехи.
Мы быстро пошли обратно к лагерю и очень скоро сбились со своего старого пути. Это нас не особенно беспокоило: прямой путь на леднике не всегда самый короткий. Спускаясь с одного моренного конуса, Валентин заметил гигантское отверстие ледникового грота. Многометровые сосульки ледяной занавеской спускались над входом.
Грот образовался от совместной работы воды и ветра. Он превосходил по своим размерам все, что я видел до сих пор на ледниках Тянь-Шаня.
Мы вошли под сумрачные и холодные своды. Стены грота были покрыты огромными полукруглыми затесами, словно следами резца какого-то исполинского ваятеля. Свет причудливо отражался в черных вогнутых зеркалах.
— Осторожнее, не поскользнись! — воскликнул Гусев, когда я пошел в глубь ледяного дворца.
Он схватил камень и бросил его в темноту.
Величественные звуки понеслись нам навстречу. Как будто на каком-то необычайном инструменте быстро сыграли мажорную гамму.
Потрясенные, мы молчали несколько секунд. Потом один за другим стали подбирать камни и бросать их в темноту. Удивительная музыка гремела, сотрясая воздух.
— Сюда бы Акимхана! — крикнул Гусев. — Ведь это сам Шайтан!
Глаза наши привыкли к темноте. Осторожно ступая, мы подобрались теперь к тому месту, где грот круто уходил вниз.
Длина этой наклонной
Долго мы любовались красотой этого удивительного сооружения природы. Полные впечатлений, мы, наконец, вышли на ледник и направились к лагерю.
Нас ждали. Одна палатка была свернута. Шли деятельные приготовления к дороге. Я удержал Валентина за рукав.
— Неужели ты не пойдешь с нами?
Гусев посмотрел себе под ноги, ударил по льду штычком ледоруба.
— А что же я могу сделать по-твоему? — спросил он меня в упор. — Мучиться потом, что не снята карта ледника — основная цель нашей экспедиции? Оставить на леднике одного Загрубского?
— На что же ты раньше рассчитывал? — спросил я. — Не понимаешь что ли, как будет без тебя трудно.
— Кто мог предвидеть эту историю с носильщиками…
— Три года! — сказал я с отчаянием. — И отказаться от восхождения, когда, наконец, мы добрались до этой проклятой вершины.
Валентин молча смотрел вверх по леднику.
Вот сейчас, когда я пишу эти строки, мне стоит только закрыть глаза, и снова отчетливо возникает сверкающая белизна хан-тенгринского хребта, его гигантские горы, могучий строй великанов-шеститысячников. От подножия и до вершин — холодный блеск снега и льда. И только в самом конце этой шеренги великанов самый гигантский, самый могучий — мраморный пик Хан-Тенгри.
Как зачарованный, смотрел Гусев на эту картину.
— Нет, догнать вас не удастся, — сказал он, отвечая собственным мыслям, и передернул плечами, словно стряхивая с себя оцепенение.
— Сегодня же во что бы то ни стало оторваться от топографов подальше, — решил Сухорецкий.
Поэтому, увидав, что мы возвращаемся с ледника, он приказал готовиться к выступлению.
Несмотря на сильную усталость, я принялся укладывать свой мешок.
На солнце набежали облака. С запада появились тяжелые тучи, пошел мелкий снежок. Мы натянули штормовые куртки, взвалили на спины тяжелые рюкзаки. Сухорецкий в последний раз условился с Гусевым и Загрубским о маршруте и встрече на леднике.
— Если надо будет — действуй как начальник спасательного отряда, — сказал он Валентину.
Все старались держаться как можно бодрее, словно ничего не случилось.
— Ну, ни пера вам, ни пуха! — говорил Николай Николаевич. — От всей души желаю удачи… Будьте только поосторожнее…
Он долго тряс мою руку, потом вдруг сказал:
— А ну, почеломкаемся напоследок! — и заключил каждого из нас в свои широкие объятия.
Я подошел к Гусеву.
— Ну, прощай, — сказал я, — следи за вершиной. Может, увидишь нас на макушке.