Кабахи
Шрифт:
«Кто его привел, зачем? Что за дурацкая шутка!» — бормочет наш агроном и поднимается задом на балкон. Хотел я поглазеть, посмеяться всласть, но такая она была красивая в испуге, что жалко мне ее стало.
«Что там такое, что случилось, Русудан?» — крикнул я ей и влез на забор.
Посмотрела она в мою сторону и так мне обрадовалась — ну прямо как царь Ираклий тремстам арагвинцам, подоспевшим к нему на выручку в сражении. Ну, думаю, цепь крепкая, псу ее не разорвать, и спрыгнул с забора во двор. Пес — на меня! Присмотрелся я
Ребята чуть не повалились на землю от смеха.
— Хо-хо-хо!
— Ха-ха-ха-ха!
— Это он взамен Ботверы привел!
— Вот это любовь так любовь!
— Постойте, ребята!
— Дайте ему сказать!
— Что дальше, Надувной?
— Чего вам еще? Открыл я калитку, отыскал веревку в марани и набросил петлю собаке на шею.
— А потом?
— Потом что ж?.. Захлестнул я веревку другим концом на столбе, за лестницей, и оказался пес на привязи с двух сторон.
— Дальше!
— Не хватит вам? Ну, взял я толстую палку и отделал собаку на совесть.
— И что же?
— Потом, когда пес поджал хвост, я отвязал его, дал ему хорошенького пинка, и посмотрели бы вы, как он припустил с визгом и воем к своему дому!
— Ох, если Закро узнает!..
— Ну и пусть! Что ж, я должен был позволить псу разорвать эту бедняжку Русудан?
— А откуда он может узнать?
— Наплевать мне, если даже и узнает!
— Постойте, ребята, что это за Арчил?
— Слюнявого сынок.
— Председателя сельсовета? Что-то я его не припоминаю.
— Ну, как же нет? Ведь это он во время джигитовки тебе против своего желания коня уступил. Если бы не Арчил, никто, кроме чалиспирцев, и не узнал бы, что рождаются еще в Грузии богатыри вроде Георгия Саакадзе.
Шавлего улыбнулся и шутливо щелкнул Шакрию по носу.
— Чтобы с тем жеребцом управиться, не нужен был никакой Саакадзе. Случись на стадионе мой дед Годердзи, может, я и не успел бы к лошади подскочить.
— Ого! А ты что думаешь — твой дед молодец почище тебя! Датии Коротыша сын говорил, что он райкомовского инструктора за щеку ущипнул.
— Не слыхал. О таких вещах дедушка обычно не рассказывает.
— Он-то не расскажет, знаю. Это Автандил говорил: чуть, мол, Годердзи щеку у инструктора не оторвал.
— Наверно, тот его сам вызвал на это, — ведь дедушка — человек вежливый.
— А кто говорит, что невежливый? Только он дармоедов не любит.
— Инструктор райкома не дармоед. У каждого — свое дело, свои обязанности.
— Это, конечно, так, только у дедушки Годердзи с души воротит при виде всяких должностных людей.
— Нет, думаю, что и это неправда. К хорошему человеку мой дедушка всегда относится с уважением, кем бы тот ни был.
— Ладно, пусть так. Только Варден, говорят, зол как черт и все грозится.
— Кто? Варден? Инструктор Варден? — Чуть заметные поперечные складки мелькнули у Шавлего между бровями и тут же исчезли.
— У меня на учете, — сказал Эрмана.
— Почему же он не выходит вместе с нами на работу?
— Человек объявил себя поэтом, — засмеялся Махаре, — а ты хочешь, чтоб он в жару мотыгой махал? В такие дни он обычно поднимается к Верхней крепости и там сочиняет стихи в прохладе.
— Говори толком, чтоб было понятно, ослиная голова! Что ты притчи рассказываешь, как Топрака! Арчил сейчас в Тбилиси, Шавлего. Он сдает экзамены в университет.
— Что ж, это дело хорошее. И какие от него вести?
— Наскида уши всем прожужжал: дескать, мой сынок идет на сплошных пятерках.
— Молодец! Значит, он скоро будет здесь?
— Может, даже через два-три дня пожалует.
— Он нам очень пригодится. Ну, что скажете — будем отдыхать или прополем полосу до конца?
— Давай полоть дальше, а то потом не захочется из прохлады выходить.
— Уф, сколько возни даже с одним питомником! — Coco нехотя поднялся и вяло ударил мотыгой по пересохшей земле.
Снова в дремотном воздухе разнесся частый перестук мотыг.
Над разрыхляемой землей вновь лениво поднималось негустое облачко пыли.
Солнце было уже довольно низко.
Нескончаемая полоса перед ребятами понемногу укорачивалась.
Последний саженец, у самого края дороги, почему-то вырос особенно сильным и поднялся выше других. От крепкого основания ответвлялось три побега. Самый большой был сломан — то ли копытом животного, то ли недоброй рукой — и свисал, уткнувшись кончиком в землю. Излом уже подсох и почернел на солнце.
Шавлего стало жаль молодого растения. Он хорошенько разрыхлил землю вокруг него мотыгой, а потом присел и стал перевязывать перелом повиликой. Тщательно и осторожно наматывал он длинный стебель травы на поврежденный побег. Но рана была уже сухой, искалеченная ветка затвердела в своем новом положении, и, когда Шавлего попытался ее выпрямить, она окончательно отломилась у основания и повисла на тонкой полоске коры. Полольщик счел излишним перевязывать ее во второй раз и полез в карман за ножом. Отделив сломанный побег и оставив на привое два других, он освободил основание растения и стал обрезать лишние корешки.
— В такую пору остерегайтесь нанести рану виноградной лозе, это очень опасно.
Шавлего повернул голову и увидел около себя пару женских ног. Это были очень красивые ноги — стройные, породистые, чуть загорелые и обутые в спортивные туфли. Взгляд Шавлего скользнул вверх по облегающему ладную фигуру ситцевому платью. Из-под широкополой соломенной шляпы смотрели на него большие умные глаза.
Вдруг в глазах отразилось смущение, ноги отступили на шаг назад, показался кончик свисающей с запястья плетки и сразу исчез, подобранный легкой рукой.