Кабахи
Шрифт:
Словно барабанный бой отдавалось у него в ушах:
— Давай, давай, Надувной! Ну, язык — что твоя бритва!
Впереди надрывался Автандил:
— Приканчивай его и похорони!
Все собрание вместе с президиумом шумело:
— Довольно! Будем голосовать!
— Голосовать! Голосовать!
— Приступайте к голосованию!
— Зачем голосовать — пусть прямо садится Тедо председателем!
— Ну, Тедо, принимай печать!
— И ключи от кабинета.
— Твоя теперь новая «Волга»!
— Ох и рассядется он в этой самой «Волге»!
— Небось и здороваться с нами перестанет!
— Ничего, пусть пойдет ему впрок.
— Теперь
— Помолчите, люди! Слушайте!
— Ну и Надувной! Вон как беднягу Нико отделал!
— Поддай жару, Шакрия!
— Хо-хо-хо, вот говорит! Послушайте, что он сказал!
— Язык что у деда, что у внука — крапива!
— Так его! Сдирай с Нико шкуру!
Секретарь райкома встал и сделал знак Шакрии, чтобы тот кончил. Потом обратился к собранию:
— Довольно прений. Все ясно. Тут были выдвинуты три основные кандидатуры: во-первых, вашего нынешнего председателя Нико Балиашвили…
— Не надо!
— Не желаем!
— Не хотим Нико!
— Во-вторых, Иосифа Вардуашвили, и, в-третьих, Тедо Нартиашвили. Сейчас мы проголосуем за каждого из них, сосчитаем голоса и завершим дело.
— Голосуйте! За Тедо голосуйте!
— Пусть будет Тедо, больше никого не желаем!
— Дайте нам Тедо!
— Никого, кроме Тедо, нам не нужно!
Вдруг Шавлего встал и поднял руку.
— Я хотел бы сказать несколько слов.
Секретарь райкома сделал вид, что не заметил его, так же как председатель собрания.
Тогда он вышел вперед и встал перед столом президиума.
— Дайте мне слово. Я отниму у вас всего несколько минут.
Луарсаб оглядел его с явным неудовольствием с головы до ног. Потом отвел взгляд и кивнул председательствующему:
— Приступайте к голосованию.
— Я член этого колхоза и имею право выступить на собрании так же, как любой другой.
— Где вы были до сих пор, товарищ? Мы уже закрыли прения. Давайте ставьте кандидатуры на голосование.
— Кто за то, чтобы Нико Балиашвили…
Шавлего одним быстрым движением вскочил на помост и встал перед столом президиума лицом к собранию, закрыв собой председателя.
— Чалиспирцы! Я хочу сказать вам несколько слов! — Голос его, низкий, громкий, гулко разнесся над рядами.
В первых рядах сразу затихли разговоры; потом тишина распространилась дальше в глубину, — казалось, волна, прокатившаяся по собранию, замерла где-то вдалеке.
— Не мешайте нам, товарищ!
— Чалиспирцы! Даете вы мне право выступить или нет?
— Вы хотите непременно сорвать нам собрание, товарищ? А вам известно, что за это…
— Дайте ему слово!
— Пусть говорит!
— Имеет право! Пусть выскажется!
Шавлего сложил ящики, изображающие трибуну, на пустой стул.
— Вы, товарищ…
— Это наш колхозник, не мешайте ему…
— Что вы ему рот затыкаете, пусть говорит!
— Чалиспирцы! Я хочу сделать вам упрек: во-первых, в торопливости, а во-вторых, в необдуманности. Особенно в необдуманности. Не спрашиваю, интересно ли вам мое мнение, но хочу его высказать.
— Говори, говори, как же не интересно!
— Конечно, интересно!
— Ну, так слушайте. Вы меня знаете. Думаю, все знаете — одни больше, другие меньше. И знаете, что раз дело касается благополучия нашего села, у меня хватит смелости сказать в лицо кому угодно то, что я думаю и считаю правильным.
— Смелости у тебя хватит!
— Мне бы столько, сколько ее у тебя!
— Слушайте же.
— Ты скажи нам, почему эти не годятся?
— Об этих четверых скажи.
— Сейчас скажу. Все четыре названных мной кандидата — люди честные, трудолюбивые, преданные делу, и на каждого из них можно твердо положиться. Но чтобы вселять веру в других, надо самому иметь ее. А из этих четверых ни один, скажу вам откровенно, не сможет разжечь в вас тлеющий под золой, полупогасший огонь. Вера — мать всяческого успеха. Надо верить, что существуют трудности, но что нет ничего непреодолимого! Я знаю Чалиспири. И не постесняюсь сказать вам открыто, что знаю и вас. Не буду растолковывать, что я имею в виду, — полагаю, что вы и так понимаете… Когда выдавалось свободное время, я отправлялся в Саниоре, чтобы присмотреться к тамошним делам и понять тайну их постоянного успеха. И понял. Может, вы думаете, у них земли больше, чем у нас?
— И людей там, пожалуй, поменьше.
— Ну как же, земли у них больше нашего. В этом году они подняли в алазанских зарослях пять-шесть гектаров целины. Конечно, земли у них больше!
— Рощи на Алазани есть и у нас. Поднимем целину — кто нам мешает?
— Послушайте меня! Рубка алазанских рощ — преступление, за которое виновных надо привлекать к строгой ответственности. Только слепец может замахнуться топором на это наше богатство, не понимая, что он уничтожает! А в Саниоре… Дело тут не в малоземелье. Главное — вера в дело, в успех. Несмотря на недостаточность площадей (хотя я вовсе не считаю, что у Чалиспири мало земли), несмотря на засуху и град, если все единодушно, честно, усердно будут работать в колхозе, — всего у нас будет вдоволь и каждый будет обеспечен всем необходимым в течение целого года, от урожая до урожая.
— Твоими бы устами да мед пить! Нам больше ничего и не нужно. О чем слепой плакал — да о своих двух глазах.
— Ежели так будет, какой мерзавец тогда…
— Выдавайте по распределению, сколько в Саниоре выдают, — и будем работать как звери!
— У них в Саниоре председатель такой…
— И люди там работящие, человече!
— Что верно, то верно — люди там работать горазды.
— Слушайте меня, потерпите еще немного. Ну, так вот, саниорцам ничего c неба не сваливалось. Они все своими руками создали. А потом стали распределять.