Кабаре, или Жизнь продолжается
Шрифт:
– Так нравится Акселю, – в её словах чувствуется любовь к нему.
– Ты спишь со своим дядей? – задаю я без обиняков давно мучающий меня и такой желанный вопрос. Мои подозрения не в счёт на этот раз.
– Что за допросы? – возмущается Рози непритворно. – Мне лучше уйти.
Она собирается встать, но я удерживаю её за ладонь.
– Не уходи. Прости за этот вопрос. Просто все эти годы я наблюдаю за тобой и вижу, какой ты была и какой стала благодаря его стараниям.
– Какой же? Порочной? Развратной? Распутной? В этом нет вины Акселя, виновата жизнь, – она снова принимается за еду. Я чувствую, как она заталкивает вглубь себя нечто неприятное.
– Мне жаль тебя.
– Жалеть не надо, – ледяным тоном отзывается Рози.
– Пожалуйста, Рози, поговори со мной откровенно. Никто не узнает о нашем
Я наблюдаю за выражением её лица. Она неторопливо ест. Не лицо, маска.
– Мне не хочется, чтобы ты думал дурно об Акселе. Ты из-за этого перестал с ним дружить и едва здороваешься, верно? И кстати, один писатель написал, что слава – «только пепел жизни, если ты не знаешь любви».
– Это был Уильям Хоуп Ходжсон. «Ночная земля». Но где и когда читала ты эту книгу, Рози? Я не поверю, если скажешь, что кто-то из коллег по работе одолжил её тебе.
– Ты удивишься, но в школе я была круглой отличницей. Я любила читать. Такие имена как Ходжсон, Говард, Лавкрафт хорошо мне знакомы. Но ты не дал закончить. Раз уж спросил, так дослушай до конца, пожалуйста. В моей жизни было три больших Любви, и трижды они доводили меня едва ли не до гроба. Аксель всякий раз был рядом, помогал мне вернуться в мир живых. Я испытываю к нему самую нежную дружбу и привязанность, но в моём сердце нет страсти, которая приводит к более глубокому чувству. Я даю ему то, что он просит, из чувства благодарности. Но не за славу, а за возможность продолжать жить. Жить нормально.
– Так и знал! Я подозревал, что он не только бабник, но и извращенец.
– Ты неверно судишь. И я считаю, ты должен возобновить отношения с ним.
– Убеди меня, Рози, и я послушаюсь твоего совета. Расскажи мне всё.
– Придётся теперь, – она вздыхает и принимается за кофе. Пьёт почти залпом и продолжает. – Только сперва объясни, от кого узнал, что Аксель – мой дядя. Мне он запретил так себя называть чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.
– Он сам сказал. Около десяти лет назад, когда просил разучить песни Элвиса для твоего дня рождения. Я сначала отказался, потому что мне надоело разучивать песни для его подружек, ведь ему не впервой было просить меня о подобной услуге. Я тогда работал в оркестре «Золотой век», мы играли исключительно джаз, а из-за него мне приходилось тратить свободное время на разучивание песен, которые, как я тогда думал, мне никогда не пригодятся. Повторюсь, ты была далеко не первая, для кого я играл. Аксель часто просил меня о подобных маленьких услугах, а в тот день я находился в дурном расположении духа и велел ему, чтобы он убирался вон. Но Дюшенталь заявил, что на этот раз всё по-другому и нужно сыграть для его драгоценной племянницы. Я не хотел его слушать. Мне надоели бесконечные выдумки о том, как важно для него, чтобы я разучил новую мелодию для его очередной подружки, что бы ему было проще задурить ей мозги разной романтической чепухой, а потом играл где-нибудь поблизости от места их свидания, но он сказал, что твой жених погиб, что ты очень одинока в большом городе и тебе даже не с кем отметить день рождения, что мне не придётся покидать свою квартиру ради того, чтобы исполнить всего-навсего какие-то три песни Элвиса. И на этот раз он даже был готов заплатить, представляешь? Вот и всё.
– Надеюсь, ты не расскажешь об этом ни одной живой душе. Честно говоря, я удивлена, что Аксель открыл тебе столь многое.
– Я молчал все эти годы. И это не моя тайна.
– Хорошо. Что ж… Моя очередь говорить, – она колеблется. – Не знаю, с чего начать. Это так трудно.
– Начни с самого начала, – советую я, сгорая от нетерпения.
– Только выключу фонарь. В темноте мне будет комфортнее, я не смогу видеть выражения твоего лица. Сострадание меня убивает, ведь что бы ни случилось, жизнь продолжается, а в кабаре четыре раза в неделю обязательно дают представление с моим участием.
От моего дома до придорожной закусочной «У Пита» пятнадцать кило-метров. Пятнадцать километров – это чуть больше часа езды на велосипеде по шоссе, по которому автомобили проезжают не чаще одного раза
Я Роза Гамильтон, и мне восемнадцать лет. Всего несколько месяцев назад моя жизнь могла бы сложиться иначе, и мне не пришлось бы работать в подобном месте и терпеть грубые шуточки от водителей большегрузов, которые и составляли основную массу клиентов этого заведения. Сложись всё иначе, я была бы самым счастливым человеком на земле, потому что у меня было бы всё, о чём я могла когда-либо мечтать.
Мои родители фермеры. Всю свою жизнь я провела с ними и двумя младшими сёстрами на нашей родной ферме, расположенной на окраине городка Пратт на Среднем Западе. Этот городок до того крохотный и непритязательный, что обычно его не указывают на картах, а почти все поезда проскакивают нашу станцию, не останавливаясь. Мне всегда нравилась местность, в которой я жила, и моя фермерская жизнь тоже. Я никогда не мечтала переехать в крупный город, как о том мечтают другие ребята моего возраста. Мне такое не приходило в голову. Жить на природе в окружении большого количества домашних животных и предаваться размеренному труду изо дня в день мне было предпочтительней, чем задыхаться в каменных джунглях и суетиться в попытках приноровиться к бешеному темпу жизни крупного города.
Я была первой красавицей школы, круглой отличницей, пела в церковном хоре, а по субботам посещала танцевальный клуб, но при всём при том не мыслила ни о чём, кроме фермерства и родных краёв.
В четырнадцать лет я познакомилась с Джоэлем Грином и влюбилась в него по уши почти с первого взгляда. Он вернулся на ферму своих родителей, которые были, кстати, нашими ближайшими соседями, после службы в каких-то войсках. Он получил не то ранение, не то травму (он никогда не рассказывал мне об этом эпизоде своей жизни подробнее) и вернулся, чтобы помогать своим старикам и продолжить их дело. Джоэл был настоящим красавцем, великолепным (во всей полноте этого слова) и обаятельным человеком. Он был храбр, честен и имел твёрдые принципы, которым следовал. Подобных мужчин редко встретишь в сельскохозяйственной глуши. Ему минул двадцать один год, но он уже столько всего знал и умел. Мы были соседями, мы не могли не сталкиваться друг с другом почти ежедневно, поэтому очень скоро подружились, и, так как я уже была в него влюблена, его симпатия ко мне тоже скоро переросла в более глубокое чувство.
У нас были одинаковые интересы, общие взгляды на жизнь, мы прекрасно дополняли друг дружку как внешне, так и внутренне. Очень скоро мы даже думать стали одинаково, и не редко один из нас вслух продолжал мысли другого. Это было самое настоящее единение душ. Это было прекрасно. Это была любовь, подаренная нам свыше.
Не каждой девушке в четырнадцать лет доводится услышать предложение руки и сердца от избранника намного (как мне тогда казалось) старше её. Мне довелось, и это был очень волнительный момент.
Мы оба тогда валялись на сеновале около курятника, и солнце освещало наши тела, сплетённые руки, лица сквозь щели в досках. Прелое сено пахло ароматно, птицы кудахтали за стеной, сидя на яйцах, а мы болтали о каких-то пустяках. Потом Джоэл вдруг неожиданно сказал:
– Роза, выходи за меня. Я так тебя люблю, что хочу провести с тобой всю жизнь. Стань моей женой, подари мне это счастье – относиться к тебе, как к своей супруге.
Я утонула во взгляде возлюбленного, и по моим глазам он прочёл положительный ответ. Кроме друг друга нам никто не был нужен.