Кабаре, или Жизнь продолжается
Шрифт:
Однако ещё до того как праздник закончился, на нашу ферму прибыли двое полицейских. Они искали родителей Джоэля. Один из них хорошо меня знал (его дочь тоже пела в церковном хоре) и подозвал к себе.
– Я знаю, ты дружила с их сыном, – сказал он тихонько. – Я считаю, тебя это тоже касается. Ты имеешь право знать, что произошло. Можешь остаться. Сочувствую тебе, девочка.
Я поняла, случилось нечто ужасное. Почти мгновенно на меня напала страшная дурнота. Когда чета Гринов подошла, я услышала голос второго полицейского, но он раздавался как будто издалека:
– В пикап вашего сына час назад врезался большегруз. Сочувствую вашему горю, но вам необходимо проехать с нами. Это может сделать один из вас.
Эти холодные безжизненные слова причинили
Я напросилась и поехала с ними в своём нарядном платье и с завитыми волосами. Я почти не помню дальнейших событий. Вернее, я намеренно запретила себе вспоминать о тех кошмарных часах. Закрыла доступы к этим воспоминаниям. Это был сон, страшный сон. Этого не происходило на самом деле. Это не принадлежит мне. Всё это мне только привиделось. Не я стояла в морге, глядя на тело моего ненаглядного, превратившегося в кровавое однорукое месиво с пробитой головой. Это не я слышала, как мать Джоэля так кричала и захлёбывалась слезами, что ей потребовался доктор. Это не я оставалась безучастно-спокойной, не из моих глаз не пролилось ни слезинки. Мой разум отказывался верить в то, во что уже поверили глаза.
Я не знаю, как оказалась дома и кто подвёз меня, но хорошо помню, что всю ночь проплакала. Слёзы наконец-то появились и лились нескончаемым потоком. Я старалась сдерживать рыдания, чтобы никого не разбудить. Под утро я забылась тяжёлым сном и последующие три дня не ходила в школу. Я могла только тупо сидеть и смотреть в окно.
Мне ничего не хотелось. Жить не хотелось. Точно душа покинула тело, которое продолжало функционировать.
Мама заходила ко мне, родители заходили ко мне, сёстры заходили, наш священник, но от их соболезнований и речей мне становилось только хуже. Мне было невыносимо говорить с кем-либо о Джоэле. Никто не знал, что он был моей второй половинкой, что я была готова разделить с ним жизнь. Мы не успели рассказать о нас всей правды. Так даже лучше, иначе сочувствия, слетающие с чужих языков, были бы мне ещё более неприятны, ведь никто из этих людей не понимал. Пусть лучше думают, что Джоэл был мне хорошим другом и парнем, в которого я была влюблена. Никто не подозревал, что моя первая любовь может быть для меня единственной и на всю жизнь. Если бы люди знали, они пытались бы убедить меня в том, что это не так.
Только старый дедушка Джоэля, зная истину, понимал всю глубину моего горя. Его степень боли от потери внука была соизмерима моей от потери возлюбленного. Я побывала у него лишь однажды и поняла, что долго он не протянет. Смерть драгоценного внука значительно подкосила его здоровье. А вот моё молодое тело будет жить ещё долгие годы, душа же будет изнывать, страдая в одиночестве.
В детстве у меня было очень много домашних питомцев, которых я сильно любила, и пока я взрослела, они старились и умирали. Каждого я провожала в последний путь и в своём сердце находила место для каждого из них. Я вспоминала всех. Так, когда мне было двенадцать, умер кролик. Рэм была его кличка. Он прожил двенадцать лет, мой ровесник. Очень долгая жизнь для кролика. Его купила ещё моя бабушка, которая скончалась, когда мне было пять. Так получилось, что этого кролика не забили в срок, и потом он стал принадлежать мне. Я сильно горевала после его смерти и поняла, что как бы долго животное не жило, его срок всё равно очень короток по сравнению с человеческим. Девочкой я думала, что нет ничего хуже гибели домашнего любимца, потому что, взрослея, ты лишь приближаешь его кончину.
Когда погиб Джоэл, моя скорбь была в тысячи раз сильнее, и я поняла, что ещё хуже, когда твой возлюбленный, вся твоя жизнь, умирает и оставляет тебя в одиночестве не известно на какой срок, и каждый день становится пыткой, которая не закончится до самой смерти. Нет ничего хуже этого. И я не знала, как жить дальше, как справиться с той болью, что поселилась в моём сердце.
Невыносимей гибели любимого пребывание в одиночестве в течение неопределённого срока и без надежды на встречу с ним.
Три месяца я как-то жила, училась, готовилась к выпускным экзаменам
Я не знала, как жить. Просто не знала.
Боль душевная не утихала ни на миг, сердечные страдания не ослабевали.
Я окончила школу, получила диплом с отличием, не испытывая удовлетворения, гордости или радости. На выпускной бал я не пошла. Плевать на всё.
Любое напоминание о Джоэле, будь то место наших встреч или предмет, который он вертел в руках, и меня сразу бросало в слёзы. Я не желала развлекаться в компании одноклассников или знакомых, забросила хор и танцевальный клуб. Мне казалось величайшим кощунством веселиться, когда моего возлюбленного забрала смерть. Я стала считать себя вдовой, пусть свадьбы и не было, но мы были так близки к ней, хотя никто не знал. Тайна давила на меня тяжким грузом, но я не собиралась делиться ею. Боль принадлежала только мне.
Родители с трудом смирились с моим решением не получать дальнейшего образования, хотя я со своими баллами могла претендовать на лучший университет страны. Они дали мне выбор: в течение года я могу помогать им на ферме либо устраиваюсь на временную работу. Они надеялись, что это приведёт меня в норму, и на будущий год я всё-таки передумаю и стану учиться дальше. Я выбрала второе. Сельское хозяйство более не привлекало меня, а новое занятие могло бы отвлечь от тяжёлых размышлений. Я всё же пообещала, что на следующий год попробую поступить куда-нибудь, но на самом деле это были только слова, чтобы успокоить близких. Моё будущее было мне теперь безразлично. Жизнь моя была кончена, и для себя я уже всё решила. Мне было абсолютно всё равно, чем заполнять свои дни, раз рядом не было моего драгоценного Джоэля Грина, поэтому, когда друг отца предложил мне место официантки в придорожной закусочной «У Пита», я согласилась сразу. Я могла бы добираться до работы на машине, но предпочла велосипед, чтобы отдавать все силы кручению педалей. После трудового дня и физической нагрузки было счастьем замертво падать на кровать и погружаться в сон. Я была бы рада работать круглосуточно и без выходных.
Работа не была сложной, но с первого же дня стала вызывать у меня отвращение. Ничего подобного я никогда не хотела для себя, однако посчитала, что закусочная станет моей карой за то, что я продолжаю жить, когда другие мертвы.
И вот пять раз в неделю уже немногим более месяца я изо всех сил крутила педали на протяжении пятнадцати километров ради того только, чтобы освободить разум от той горести, которая постигла меня. Я могла бы уже быть женой и хозяйкой, быть счастливицей в собственном доме, купающейся в любви, но судьба распорядилась иначе. Удача не благоволила мне, и я ничего не могла с этим поделать, как жители некоторых приморских городков ничего не могут поделать с наводнениями и цунами.
Работа помогала отвлечься на несколько часов, но дома я ходила как тень, пугая младших сестёр. За общим столом один только намёк о Джоэле, и я спешила уединиться, чтобы никто не заметил моих слёз.
– Что происходит с Розой? Почему она избегает нас? Почему всё время плачет? – часто спрашивала самая младшая, двенадцатилетняя Лили.
– Её близкий друг погиб, – тихо отвечала мама, считая, что я не слышу, но я всё слышала. – Когда подрастёшь, ты поймёшь всю глубину её печали.
Родители считали, что я всего лишь потеряла лучшего друга и первую любовь, но никто из них никогда бы не понял меня по-настоящему. Старшие дети часто обделены вниманием, вся забота направлена на младших. Я ещё не успела вырасти, как стала чужой в собственной семье. Как бы я ни действовала, чего бы ни говорила, родители всё равно толковали бы мои чувства неверно.